Феодорит Кольский

Николай Колычев

Эта исследовательская статья была впервые опубликована на сайте Трифоно-Печенгского монастыря 28.11.2002г. В те времена лучшие люди Мурманской области с удовольствием публиковались на этом сайте, руководимом игуменом Трифоно-Печенгского монастыря Аристархом - человеком высокообразованным и  глубоко духовным, истинным служителем русской православной церкви.
Позднее сайт был закрыт по надуманным причинам и, казалось, это исследование Николая Колычева пропало без следа. Но вышло по-другому: служителям монастыря удалось сохранить и эту, и некоторые другие публикации монастырского сайта, за что им земной поклон и огромная благодарность.
Стоит дополнить, что Николай Колычев работал над этой статьей, готовясь к созданию романа "Феодорит" (О.Л.).

Неинтересных людских судеб нет. Вне зависимости от того - хороший человек или плохой, положительна его роль в общей судьбе страны, народа, человечества, или отрицательна, - жизнь любого человека неповторима и потому неизменно интересна. Исследуя судьбы исторических личностей, мы рассматриваем через их призму те земли, народы и страны, с которыми жизнь связывала их. Это может быть и широкая панорама и маленькая деталь. Но, как капля, рассмотренная в микроскоп, сулит нам множество открытий, так и жизнь человека, проведенная в узком замкнутом пространстве маленького селения, кельи или даже тюремной камеры, при внимательном рассмотрении и проникновении вглубь может оказаться не менее интересной и насыщенной, чем судьба путешественника, полководца или авантюриста.

Работая с письменными историческими документами, мы имеем дело с готовой оценкой событий жизни того или иного исторического лица исследователем или жизнеописателем. Потому Грозный Курбского это не Грозный Соловьева, а Грозный Карамзина не Грозный Костомарова. И даже Грозный Грозного —  это не совсем тот исторический Грозный на момент принятия какого-то решения или совершения поступка. То же относится и ко всякой другой исторической личности.

В русской церковно-православной традиции и национальной, построенной на основах Православия, мы видим тенденцию «замедленной оценки». Для того, чтобы оценка была объективной, независимой, авторитетной и неоспоримой, нужна «временная пауза», некоторый срок для формирования общественного мнения о личности, оценки влияния этой личности на ход истории, происходящий уже без ее участия... Поэтому и канонизация святых, и светские прославления и присвоение различных званий как правило происходят «задним числом».

Казалось бы, лучшие литературные произведения о великих исторических событиях должны писаться очевидцами, непосредственными участниками событий. Ан, нет! «Бородино» пишет Лермонтов, а «Войну и мир» Толстой. Так и для историка. Чем позднее он берется за исследование объекта, тем больше у него фактов. Тем виднее ему значения событий и последствия их. Тем более предпосылок для объективной оценки судеб предков. Поэтому, как ни парадоксально, но именно будущее сулит нам массу исторических открытий. Все зависит лишь от внимательности, добросовестности, честности и любви к тому, что исследуешь.

Еще выдающийся педагог прошлого века Константин Ушинский сетовал на то, что мы историю Греции и Рима знаем лучше, нежели историю соседнего села. Избыток порождает небрежение. Чем более святынь, тем менее они святы.

Жизнь Феодорита Кольского накладывается на весьма протяженный, насыщенный событиями отрезок Российской истории. Он родился при Иване III, будучи ровесником его сына Василия Ивановича, а преставился при Иване Грозном. Преподобный Феодорит поразительно много исходил по земле: от самой северной оконечности Кольского полуострова до Константинополя ступала нога его. Он основал один из первых (второй, после Трифона Печенгского) монастырь на Кольском Севере, одновременно с Трифоном просвещал и крестил лопарей; первым перевел на их родной язык Слово Божие. Именно он принес Грозному из Константинополя благословение патриарха, дающее ему неоспоримое международное право называться Царем, право России именовать Царями всех своих последующих государей...

Жизнь Феодорита Кольского поражает размахом: и продолжительностью, и географическим простором, и значимостью свершений. Великая жизнь!

Детство

Феодорит родился в Ростове ок. 1481 г. История не сохранила ни его мирского имени, ни имен его родителей, ни сведений о ранних годах жизни преподобного. Известно лишь, что отец его был священнослужителем в Ростове.

Всякий человек - дитя своего времени и дитя той земли, где он появился на свет, научился говорить, получил первые понятия о добре и зле, правде и лжи. Именно в детстве, в ранние годы, человек в основном формируется как личность, получает знания, которые лягут в фундамент построения всей последующей жизни. Можно и сиротой родиться, да не стать безродным, не стать Иваном не помнящим родства.

Не только родители воспитывают человека.

Сама земля: деревья, травы, поля, реки; улицы, здания, святыни... Народ, среди которого родился человек, его язык, история, память, вера...И во всем этом - Промысел Господень.

Не имея достоверных сведений о ростовском детстве Феодорита, мы все-таки можем составить о нем какое-то представление, обратившись к историческим источникам, характеризующим среду, окружавшую его; к сохранившимся жизнеописаниям его современников, с которыми рядом он жил и вполне мог встречаться; близких предшественников, которые просто своим существованием, примером своим, не могли не оказать влияние на формирование личности отрока.

Ко времени рождения Феодорита у ростовчан свежа еще была память о татаро-монгольском иге. Помнилось и былое величие Ростовской земли, и ее трагический упадок, вызванный распрями князей и частыми нашествиями ордынцев.

В 1474 г. Ростовское княжество, дольше других остававшееся удельным, окончательно утратило самостоятельность: «...продаша Вел. Князю Ростовские Князья отчину свою половину Ростова...Князь же Вел. дал матери своей». Попытка отстоять самостоятельность привела бы лишь к разорению ростовской земли. Иван III строил централизованное государство. Что сразу не отдавали добром, то, он со временем отбирал силой.

Но эту горечь, несомненно, значительно разбавляла гордость за победу в Куликовской битве, за своих знаменитых земляков, выходцев из Ростовской земли и ее воспитанников. Чего стоила одна только личность Сергия Радонежского, «духовного пастыря всей Российской церкви и при жизни, и по кончине», или Стефана Пермского, просветителя зырян!

Так устроен человек, что часть великих заслуг своих соотечественников, земляков он как бы перекладывает на себя. Но вместе с заслугами берет на себя и ответственность - быть достойным, не посрамить своих предшественников, не совершить чего-либо, что принизит мнение не только о нем, но и обо всей общности людей, проживающих в определенной местности.

Так складываются местные характеры, местные типы поведения. О характере человека нередко судят по месту его рождения. Перефразируя поговорку: «Скажи мне, откуда ты, и я скажу, кто ты».

Спросите у жителя любой местности о жителях окрестных селений. Как правило, не упоминая конкретных личностей, он опишет вам: кто где живет. « В такой-то деревне», - скажет, - «плотники хорошие. Мастера! А в соседней - все пьяницы. А в третьей - драчуны. В четвертой - богомольцы...и.т.д.». И хотя каждый понимает, что и среди пьяниц обязательно есть какой-нибудь трезвенник, а среди драчунов - миротворец, такая оценка чаще всего бывает вполне объективной.

В вологодских лесах издревле жили разбойники, и разбой считался более доблестью, чем позором. По сей день, нередко, спрашивая у кого-либо, нет ли у него случайно ножа, нередко слышим в ответ: «Да что я, вологодский, что ли?». Или, вспомним устойчивое словосочетание: «архангельский мужик», то есть, крепкий, основательный, трудолюбивый и рачительный хозяин.

Совокупность всех этих «местных» типов и есть русский характер, то, что называют загадочной «русской душой».

Какой же местный тип личности мог сложиться у ростовчан конца XV века?

На исходе XV века Ростов с его древними соборами и монастырями был одним из крупнейших духовных центров Православия Северо-Восточной Руси. Архиепископ Ростовский был, кроме того, и Ярославским и Белоезерским, а именно в это время многочисленные монастыри и скиты, возникшие в Белозерье, делают его средоточием Русской духовной мысли.

В Ростове издревле сохранялись древние киевская и византийская духовные традиции. В житии Царевича Петра Ордынского (XIII век) находим: «В Ростове в церкви Святыя Богородицы левый клирос Гречески пояху, а правый Русскы».

В монастыре Святителя Григория Богослова, созданном при архиерейском доме епископом Ростовским Парфением, греком из Константинополя, находилась богатейшая библиотека греческой духовной литературы. Именно она и явилась базой для изучения греческого языка и богословского образования святого Стефана Пермского.

Несмотря на то, что Ростов в этот исторический период явно теряет позиции в экономических и торговых отношениях, принижается как административная единица, но, учитывая разрыв с Киевской митрополией, попавшей под влияние католической Литвы, он становится (особенно с учетом Белозерья) основным духовно-нравственным источником, щедро питающим всю Россию.

Формируется тип ростовского священника-подвижника. Он наделен знаниями. Либо, как Сергий Радонежский, от Бога; либо, как Стефан Пермский, путем самопостижения. Он требователен к себе и обладает высоким духовно нравственным потенциалом, и потому люди тянутся к нему, видят живой пример для подражания.

У них складываются своеобразные отношения со светскими властями. Они, несомненно, государственники, помня, что «всякая власть - от Бога». И потому, поддерживают эту власть, помогают, насколько это возможно. С другой стороны - и светские власти в трудную минуту неизменно обращаются к ним за духовной поддержкой.

И Сергий Радонежский, вопреки всем церковным канонам, даже благословляет на Куликовскую битву своих иноков: Ослябю и Пересвета.

Но, в то же время, в критических ситуациях, видя, что князь или боярин поступают вразрез с их нравственно-религиозными убеждениями, «не по Божьи», они не боятся идти на прямой конфликт, смело обличают, не думая о последствиях.

Так, Вассиан Рыло, архиепископ Ростовский, духовник Ивана III, , преставившийся в год рождения Феодорита, не раз смело вступал в противоборство и с Государем и даже с митрополитом и всегда эти противоборства выигрывал.

В 1478 году старцы Кириллова Белозерского монастыря хотели выйти из состава Ростовской епархии в ведение князя Михаила Андреевича Верейского. Митрополит Геронтий исполнил их желание и дал князю грамоту на монастырь. Вассиан обратился к Иоанну III. Но митрополит не подчинился и великому князю. Тогда Вассиан настоял на Соборном суде. И, видимо, столь высок был авторитет Ростовского святителя, столь красноречива и убедительна была его речь, что митрополит пошел на попятную. Он упросил Ивана III примирить его с Вассианом. Грамота митрополичья была разорвана. Кириллов-Белозерский монастырь остался под началом Ростовского архиепископа.

А во время нашествия Ахмата в 1480 году, когда великий князь, расставив войска на Угре? вернулся в Москву, Вассиан, заподозрив его в малодушии, прямо при митрополите и боярах в лицо назвал Ивана III беглецом и прибавил: «Вся кровь христианская падет на тебя за то, что ты, выдав их, бежишь прочь, не сразившись с татарами. И чего боишься смерти? Не бессмертный ты человек, а смертный. Дай войско в мои руки - увидишь, уклоню ли я, старик, лицо свое пред татарами». Даже митрополит не решался говорить с государем в таком тоне.

Еще одна отличительная черта ростовских подвижников этого периода, предшественников Феодорита, - легкость на подъем и разноплановость. Сергия Радонежского мы видим на протяжении его жизни в разных, казалось бы несовместимых ипостасях: он и строгий постник-отшельник, основатель монастыря. И проповедник, и общественный деятель, и миротворец, отправляющийся пешком за многие версты, вразумлять повздоривших князей.

Стефан Пермский - то книжник, пришедший за знаньями из Устюга в Ростов, пытливо постигающий греческий язык и богословие, то по-мужицки простоватый просветитель зырян, где-то в окрестностях Усть-Выми тянущий за собой в горящий сруб Пама, старейшину и главного шамана зырянского рода, в доказательство истинности Православной веры.

Что мог в первую очередь слышать в детстве Феодорит, будучи сыном священника, как не восхищенные рассказы о своих великих земляках? Родители долгожителей ростовских еще могли видеть и Сергия Радонежского, и Стефана Храпа, f Вассиана Рыло несомненно видели и знали все ростовчане, родившиеся чуть раньше Феодорита.

По смерти Вассиана Рыло на его место был возведен Иоасаф Оболенский, в миру князь, представитель знатного рода. Он был ростовским архиепископом до 1488 года, когда Феодориту уже исполнилось семь лет. Их жизненные пути вполне могли пересечься.

С именем Иоасафа Оболенского связан один документ, подтверждающий богатство библиотек Ростовской епархии и оперативность связи Ростовского владыки с Белозерскими монастырями. Владыка Новгородский Геннадий писал ему, прося поддержки в борьбе с жидовствующими еретиками: «Да есть ли у вас в Кириллове или Ферапонтове, или на Каменном книги: Селивестр, папа Римский, да Афанасий Александрийский, да Слово Козьмы пресвитера ... и.т.д. Занеже те книги у еретиков есть».

Поездка в подчиненные епархии монастыри не была для Ростовских владык чем-то из ряда вон выходящим. Сохранились письменные свидетельства этого. В 1488 году был пожар в Ферапонтовом монастыре. Тогда же пребывал там Иоасаф Оболенский. Когда пламя достигло келии Иоасафа, тот скорбел, что погибнет вещь ценная, принадлежащая монастырю. Галактион, юродивый, проживавший при монастыре, перекрестился и вынес из горящей келии вещь.

В это же время в Ферапонтовом монастыре подвизался инок Кассиан - в миру князь Константин Мавнукский, приехавший в Россию с Софьей Палеолог, второй женой Ивана III. Князь Константин служил боярином у Иоасафа Оболенского. Очевидно, они и постригались вместе, поскольку Иоасаф удалился с Ростовской кафедры на покой в тот же Ферапонтов монастырь. Позже князь-инок Кассиан покинет монастырь и уйдет в угличские леса, чтобы в 15 верстах от Углича основать монастырь и стать Константином Учемским.

В это же время проходит послушания в Кириллово-Белозерском монастыре будущий Корнилий Комельский, из богатой и знатной ростовской семьи Крюковых, с юных лет постригшийся в монахи. Вероятно, это была весьма набожная семья. Возможно, Феодорит или члены его семьи были знакомы с кем-то из Крюковых.

В 1489 году архиепископом Ростовским, по рекомендации предшественника, становится Тихон (Малышкин), архимандрит ростовского монастыря на Спасе.

Этот монастырь (Спасо-Яковлевский Димитриев Ростовский мужской монастырь.) был основан в 1389 году епископом ростовским свт. Иаковом как Зачатьевский (по имени главного храма - двухэтажной деревянной церкви Преображения Господня, на западной стороне недалеко от монастыря. Церковь была соборною в Спасском монастыре на Песках, основанном в XIII веке супругой блаженного князя Василька, княгиней Марией, жившей в монастыре и погребенной под соборною церковью). Здесь были захоронены мощи свт. Димитрия Ростовского.

Монастырь расположен на живописном берегу озера Неро. Несомненно, что здесь в детские годы неоднократно бывал Феодорит. Возможно, купался. Очевидно, заходил в церковь, где вполне мог встретиться и даже познакомиться с архимандритом Тихоном, ставшим позднее архиепископом Ростовским.

Формируясь в среде этих или подобных этим людей, Феодорит не мог не унаследовать их положительных качеств.

Немаловажно еще и то, что Феодорит вырос в тревожном ожидании всем миром 1492 года, 7000 - по старому исчислению. Это было время обостренного духовного напряжения. Время тревожного ожидания. Многие авторитетные богословы того времени предрекали конец света в 7000. Россия более готовилась к Концу Света, нежели к продолжению жизни. В противном случае вопрос о составлении Пасхалии встал бы накануне мнимого «конца света» а не после него.

Этим, отчасти, и объясняется всплеск религиозной активности населения, приходящийся на эти годы. Князья и купцы легко расставались со своим состоянием, жертвуя его монастырям и нищим, а сами уходили в монастыри поспешно замаливать грехи свои и предков своих. Ведь богатства, как правило, без греха не наживаются. Родители с большей легкостью отпускали своих юных детей в монастыри, надеясь на спасение их душ и наказывая молиться о себе. Человек средневековья в силу многих обстоятельств более ориентировался на историю событий, нежели на историю дат. Церковный календарь, организовывал и упорядочивал жизнь русского средневекового общества, задавая всему православному народу живущему на территории России единый цикличный ритм жизни. Но, запоминая то или иное событие, человек не старался привязать его к дате. Событие непосредственно привязывалось к событию. Поэтому в документах того времени, особенно возникших на основании сведений, полученных из неофициальных источников (допросов, доносов, челобитных, бытовых записок), донесших, хотя и в искаженной форме, живую речь средневекового населения России, мы чаще встречаем не конкретные даты, а события или периоды времени, привязанные к церковному календарю. К примеру «это случилось в третье лето княжения Иоанна III, на Пасху», либо «в Великий Пост, в лето, когда был в Новгороде мор», или «на Рождество, в то лето, когда на Николу преставился старец Никодим».

Поэтому 1492 год (7000 от сотворения мира) так важен как в истории России, так и в мировой истории христианских стран в целом. Происходит глобальное изменение психологии человека, общества, целой системы обществ.

Версия о возможном конце света воспринималась очень многими за истину в конечной инстанции как в православном, так и в католическом и протестантском мире. Весь мир привязывается к единой дате. И если для Европы, уже живущей по датировке «от Рождества Христова», это было не столь чувствительно, то для Православной России, все еще отсчитывающей свое бытие «от сотворения мира» –  это великое потрясение. это великое потрясение.

Неспешное сознание, привыкшее ставить событие над скупой цифрой, вынуждено меняться, деформироваться, подчиняя себя иному ритму. Конечно, эта «перестройка» происходила не единовременно, исподволь, вроде бы не неся с собой ощутимых и видимых изменений жизни народа, но она происходила.

Дата рождения Феодорита - вопрос спорный, но придерживаясь той хронологии, которую мы взяли за версию (год рождения 1481), видим, что он покидает Ростов уже в 1493 году, то есть после ожидаемого «конца света». Значит, не суеверный страх, не желание - спасти лишь собственную душу движет Феодоритом. Он осознанно подвигает себя на великое дело во славу Божию.

Вся его последующая жизнь наглядно подтверждает, что основным нравственным ориентиром, путеводной звездой, послужил ему Стефан Пермский.

Феодорит буквально повторяет путь его. Изучает греческий язык и богословие, вероятно в той же библиотеке монастыря  – святителя Григория Богослова, при архиерейском доме, где познавал эти науки преподобный Стефан, и направляется в отдаленные пределы проповедовать Слово Божие, спасать души непросвещенных язычников-лопарей, хотя вряд ли ясно представляет свой дальнейший жизненный путь. Скорее всего, покидает Ростов, чувствуя призвание и полагаясь на Волю Божию.

Ростов - Соловки

Путь из Ростова на Соловки даже по сегодняшним меркам - не близкий. Добирался Феодорит до Соловецкого монастыря длительное время. Возможно даже, что Соловецкий монастырь не был изначально конечной точкой его путешествия. Решение это могло созреть в результате встреч и бесед в его пути.

Именно через Ростов пролегал тогда путь к северным русским монастырям. И многие в те времена по обету ли, по наитию ли свыше, шли поклониться северным святыням, вести о чудодейственных свойствах которых давно уже проникала и в центральные районы России.

Сомнительно, чтобы юный и неопытный Феодорит отправился в столь дальний путь самостоятельно. Связь с Белозерскими монастырями, находящимися в Ростовской епархии была по тому времени очень стабильной, а стало быть, должна была регулярно поддерживаться. Помимо обозов, доставлявших в Ростов натуральные продукты в качестве установленных налогов с монастырей епархии и богомольцев, с которыми, конечно, тоже передавалась различная информация, несомненно существовали и постоянные посыльные, и особо доверенные со специальными срочными или секретными поручениями. Таким образом, Феодорит вряд ли был одинок в своем путешествии. Скорее всего он был ведом от монастыря к монастырю более опытным попутчиком или даже путешествовал с целой группой.

Отправлявшимся в подобные странствия по святым местам родственники, близкие, и вообще многие соотечественники, помогая материально, давали наказы: поклониться от их имени той или иной святыне, помолиться за них какой-нибудь выдающейся иконе или святому на месте его погребения. Кроме того, зная, что в монастыре находится кто-то из родственников, вряд ли чья-то душа утерпела бы не передать родному весточку о себе, не поинтересоваться, как там складываются дела у покинувшего отчий дом.

Вероятнее всего и у Феодорита было немало подобных просьб, исполнить которые надлежало в различных монастырях, через которые пролегал его путь. Возможно, у него были даже какие-нибудь рекомендательные письма к игуменам монастырей.

Мы не знаем точного маршрута движения отрока-Феодорита на Север, но вполне можем предположить возможность его встреч с Константином Учемским, Корнилием Комельским, Иоасафом Оболенским, находящимся в то время на покое в Ферапонтове, возможно, тогда еще встречал он Александра Свирского и других старцев и подвижников, подвизающихся в глухих лесных скитах.

Само это путешествие, панорама северных русских монастырей прошедшая перед его глазами, несомненно имели великое значение в духовном формировании личности Феодорита, в окончательном выборе им своего жизненного пути.

В своем пути на Соловки Феодорит никак не мог обойти Кирилло-Белозерский монастырь. Очевидно, там и узнал он подробнее о монастыре Соловецком, поскольку пристальное внимание авторитетного в России кирилло-белозерского монашества давно уже было обращено в сторону самого северного в то время православного центра, нарождающегося на суровом острове Белого моря. Одной из причин такого внимания, несомненно было то, что первооснователь Соловецкого монастыря Савватий был выходцем из Кирилло-Белозерской обители.

Еще в 30-х годах, по свидетельству Жития Зосимы и Савватия, обращались иноки Кирилло-Белозерского монастыря к игумену Зосиме и братии с письмом, в котором вместе с похвалой деятельности Соловецкого монастыря содержалась и настойчивая рекомендация о переносе мощей преподобного Савватия с места захоронения от часовни на реке Выг в монастырь: «...мы сами свидетели есмы добродетельному его житию: бе бо блаженный Саватие в Кирилове монастыре имел житие...Ныне же совет духовен даем вашей святости: да не лиховани будите такого дара, но скоро шедше, принесите блаженного мощи, да иде же трудися многа лета телом, тамо и святые мощи его да положени будут».

Когда же на Новгородскую кафедру в 1484 году был рукоположен Чудовский архимандрит  Геннадий (Гонзов), авторитет Савватия, а следовательно и всего Соловецкого монастыря еще более повысился, поскольку Геннадий был учеником Савватия во время пребывания в монастыре на Валааме, в самом начале своего иноческого пути. Савватий же пришел в этот монастырь, покинув Кирилловский, в поисках наиболее благоприятного места для своих духовных подвигов.

Именно совокупность всех этих обстоятельств и приводит юного, но уже изрядно образованного ростовского юношу Феодорита в стены Соловецкого монастыря.

В Соловецкой обители

На исходе XV века Соловки уже не были тем уединенным уголком вселенной, каким они представали Савватию, Зосиме и Герману. Пример соловецких первопоселенцев привлек на остров как последователей иноческого подвига преподобных, так и мирских людей различного звания и рода занятий, сочувствующих монастырю.

В житийной литературе Соловецкого монастыря упоминается новгородский купец Иоанн, находившийся в последние часы жизни при преподобном Савватии и помогавший игумену Нафанаилу хоронить святого. Впоследствии Иоанн со своим братом Федором становится приверженцем Соловецкой обители, часто посещает ее, очевидно, помогает материально. Как купец-мореход, бывающий, по всей видимости во многих водах не только своей страны, но и в заморских странах, он повсеместно разносит весть о существовании северного монастыря в Белом море, рассказывает о славных подвигах его основателей при их жизни и о чудесах после смерти.

Появляются на острове и профессиональные промышленники-рыбаки. Одни, как первый из появившихся на Соловках Марк принимают постриг. Другие, подобно неоднократно упоминающемуся в житиях Еремею, жили при монастыре не столько стремясь к иноческим подвигам, сколько привлеченные личными высокодуховными качествами Зосимы, и разделяя его стремление в устроении обители, видя в ней духовную опору и защиту родного края. «Еще в житии сущу блаженному, тои же Еремеи послужив ему довольное время в монастыри великую службу монастырскую, потом же отиде в Шую реку и начат пребывати по мирскому обычаю, поят себе жену и родитель бывает детем».

Были в монастыре и хорошие мастеровые - строители, плотники, судостроители, кузнецы, опытные солевары. Поддержка, понимание и приток в монастырь местного населения: как русских поморов так и карел и саамов позволила превратить обитание на острове из почти невозможного подвига в почти обыденную жизнь.

Еще при жизни Зосимы было построено и освящено два храма: небольшая деревянная церковь в честь Преображения Господня, и позже, когда она стала тесной для разросшейся численно братии, вторая, в честь Успения Богоматери, с теплой трапезной, поставлено много новых келий. Опись 1549 года свидетельствует о том, что в монастыре уже имелось три деревянные церкви, скотный двор, три соляных варницы, столько же водяных мельниц, рыболовные тони и двенадцать разных судов.

Конечно, многое из вышеперечисленного находилось еще лишь в состоянии строительства на момент прибытия туда Феодорита, но в целом мы можем представить условия жизни в Соловецком монастыре конца XV века.

В культурно-богословском, просветительском плане это время интересно как время самого начала написания истории монастыря, которая на тот момент существовала практически лишь в виде устных преданий. Главным собирателем и редактором житийных писаний в это время был соловецкий старец Досифей, который в Житии Зосимы и Савватия в главе «О сотворении жития преподобных» повествует о себе следующее: « ...аз, священноинок Досифей пришед во обитель преподобных на Соловки, и застах еще жива преподобного Саватия (? Возможно, опечатка, или описка автора. Должно быть: «Зосимы» -Н.К.), его же сподобихся з братиею и погрести своима рукама» и далее: «...понеже аз с Германом жих во единой келии и написание о житии преподобного Саватия видех и прочитах со многим вниманием».

Дело, которое совершил авва Досифей, как неизменно уважительно называет его в своих трудах автор «Истории Русской Церкви» Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский, воистину грандиозно. Около 1482 года авва Досифей был игуменом Соловецкого монастыря, но недолго поигуменствовав, он передает свои полномочия Исайе, старцу не менее уважаемому, как и он сам, сопостнику Зосимы и Германа.

В чем причина этих действий, исторические источники не указывают, но, по всей вероятности, видя непомерный объем начатого им дела по составлению Жития преподобных Зосимы и Савватия и боясь не успеть справиться с ним, авва Досифей решает целиком и полностью посвятить остаток жизни созданию этого Жития, по сути - истории монастыря.

Дело в том, что несмотря на усилия, потраченные на создание и сохранение письменных памятников преподобным Германом, который не умея писать сам, до конца своих дней понуждал клириков и других грамотных братий записывать все, что он помнил о деяниях уже усопших к тому времени основателей монастыря, авве Досифею пришлось все начинать практически с нуля. Все собранное Германом было утрачено. В монастыре «не радиша о писании том, просто бо писана: яко же сказоваше им Герман простою речию, тако они и писаша, не украшающе речи, но точию памяти ради... И некий священник прииде на Соловки от иных монастыреи, и пребыв неколико время, и отиде восвояси, и писание Германово взях с собою. Нам же бес писания оставшим о житии начальник места сего».

И, помимо того, что авва Досифей сам всеми силами стремился восстановить утраченное, чувствуя и горечь и частичную вину в этом, его, что немаловажно, всячески понуждал к этому архиепископ Новгородский Геннадий. Разговор с владыкой описан Досифеем в Житии. Он состоялся во время визита соловецкого летописца в Новгород, видимо, в бытность его игуменом. Авва Досифей пытался отказываться, ссылаясь на недостаточное умение, но Геннадий обязал его: «Елико вразумеешь, напиши памяти ради..., яко Саватие, егда на Валааме в монастыре был, и аз у него ученик, а он мне старец был, вем его старца житием велика и свята».

По всей видимости, авва Досифей, имея большое желание составить это Житие, действительно был для этого недостаточно образован. Окончательно работу над написанием Жития по его настоятельному понуждению завершил в 1503 году бывший митрополит Киевский и всея Руси Спиридон, находящийся в ссылке в Ферапонтовом монастыре.

Считали, что он купил благословение на митрополию у турецкого султана. Спиридон оказался не ко двору ни в Литовском Киеве, ни в Русской Москве, проведя практически всю жизнь после этого благословения в заточении и там и здесь. Сейчас уже трудно, и даже, пожалуй невозможно разобраться в справедливости такого отношения к нему, но в любом случае мы должны быть благодарны Спиридону, пером которого был обобщен и оформлен в писание труд многих соловецких подвижников.

Таким образом, мы видим на Соловках 1493 года Феодорита, который, вероятно стремился сюда с юношеским максимализмом ожидая каких-то сверхиспытаний, сверхлишений, а столкнулся со спокойной обстановкой монастыря, мало чем отличающегося от тех, что он видел на родине, в Ростове, и по пути на Север.

Мало того, монастырь еще и находится под пристальным вниманием и пользуется особым благоволением своего епархиального владыки.

Какие послушания Феодорит исполнял в Соловецком монастыре? Учитывая, что авва Досифей так настойчиво и спешно занимался в это время собиранием житийных материалов у старожилов монастыря и сам явно не справлялся с грандиозным объемом информации, Феодорит легко мог оказаться в числе его помощников. Если это было действительно так, то он вновь окунулся в благодатную среду людей, которые помнили легендарных Зосиму, Савватия, Германа, были еще живыми участниками их невероятной жизни, сами были живыми легендами.

И, думается, даже не занимаясь непосредственно составлением Жития, он все равно не мог не почувствовать этой близости совсем недавно канувшей в вечность святости, ежедневно встречаясь с людьми, которым являлись поморские святые.

На острове, в монастыре он провел всего лишь год. Здесь он принял постриг. Вероятнее всего, день пострига Феодорита пришелся на 8 марта, в субботу, на третьей седмице Великого поста 1494 года, в память священномученика Феодорита, пресвитера Антиохийского. Постригал его игумен Исайя.

Имел ли сам Феодорит желание покинуть монастырь? Или перевод в Шую был послушанием для смирения юного инока? Этого мы, вероятно, никогда не узнаем. Но, так или иначе, Феодорит попадает в Шую, небольшое селение на берегу одноименной реки Карельского (Летнего) берега Белого моря. Здесь Феодорит обретает своего учителя.

Зосима. Ученичество в Шуе

Старец Зосима, «монастырский ватаман», как именуется он в Житии, был несомненно, главным духовным наставником, учителем и воспитателем Феодорита. Более пятнадцати лет находился Феодорит «неотходно» под его началом, «навыкая всякой духовной мудрости, укрепляясь в подвигах добродетели». О любви и почитании своего учителя Феодоритом, как и о любви и привязанности Зосимы к своему ученику достаточно красноречиво говорит тот факт, что предчувствуя кончину, Зосима послал письмо Феодориту, странствующему в то время по монастырям Белозерья, призывая своего ученика к себе. Ни расстояние, ни трудность и опасность пути не удержали Феодорита: «он поспешил к своему любимому учителю, чтобы обнять многолетняго старца, облобызать его священныя седины, и с год служил ему в его немощах и недугах, до блаженной его кончины».

Различные издания последних лет, содержащие биографические данные Феодорита неизменно рисуют Зосиму как «многолетня старца суща», некоторые исследователи упоминают какой-то «скит на берегу Белого моря», что дает весьма искаженное представление о годах ученичества Феодорита, условиях жизни, а следовательно и характере, знаниях и навыках полученных им в те годы.

Обратимся к первоисточникам. В Житии Зосимы и Савватия, в «Ранних чудесах» описываются события, связанные с пожаром 1485 года. В монастыре сгорела трапеза со всем монастырским запасом, собранным туда на зимнее время. Там же, в трапезе находились и церковные вещи: иконы, сосуды церковные, ризы, служебные книги...Монастырь оказался на грани прекращения своего существования: «Начахом сетовати, терпети ли на месте сем или разытися, где кому любо».

Посовещавшись, решили остаться, но часть братий отрядить за помощью на матерую землю. После нескольких попыток, с большим трудом, уповая на Зосиму и Савватия и получая помощь в виде явленных чудес, посланцы добрались до берега, где и разошлись по заранее установленным маршрутам.

Назначенный игуменом и монастырскими старцами старшим в этом переходе старец Савватий (неоднократно упоминаемый в Житии) направился в Шую. По дороге его встречает уже упоминавшийся нами Еремей, посланный навстречу старцу чудесным образом, и отвозит его в Шую. Там выясняется, что Зосима, к которому, по всей видимости и шел Савватий находится на Вирме-реке. «Еремеи же отвезе старца в Вирму реку к монастырскому ватаману к старцу Зосиме». У Зосимы, опять же, чудесным образом, неизвестно кем доставленный, оказался опечатанный короб со всем церковным имуществом, в котором нуждался монастырь.

Кроме того, Савватий посетовал, что после пожара монастырь остался и без съестных припасов. «И отвеща прикащик Саватию: Идут, господине, люди рыбы ловити на езера, да и от меня идет старец. Похощешь, и ты иди с ними!». Здесь мы видим, что Зосиму называют еще и «приказчиком».

В 1471 году Марфа Борецкая с сыном Федором составила «данную грамоту», по которой передавала Соловецкому монастырю 2 участка земли на побережье Белого моря. За это монахи должны были молиться за упокой души ее, казненного Иоанном III сына Димитрия Исаковича. Вслед за этим во владения монастыря стали поступать земельные вклады от новгородских бояр Губиных, Овиновых, Есиповых, Парфильевых, Репеховых, Селезневых, а также от карельских феодалов. Всего монастырь получил 44 земельных участка на Суме, Выге, Сороке, Кеми, Онеге, Шуе, Терском берегу и на островах Белого моря.

По всей видимости «монастырский ватаман» и «прикащик» старец Зосима и осуществлял общее руководство обширной церковно-хозяйственной структурой, расположенной на Карельском (Летнем) берегу Белого моря. Даже, скорее всего, был ее основателем и устроителем.

Таким образом, мы видим, что Феодорит воспитывался отнюдь не в уединенном скиту старцем-отшельником, что ничуть не умаляет достоинств ни воспитателя, ни ученика. Русское монашество традиционно проявляло себя не только духовными подвигами молитвенников. Каждый основатель монастыря - это еще и талантливый хозяйственник, и дипломат, и нередко даже строитель и изобретатель. Никакого дела не гнушались русские монахи, если оно вершилось с именем Божьим и во славу Господа.

Конец XV - начало XVI веков – это трудный для Соловецкого монастыря период становления и строительства. Требовались огромные по тем временам материальные ресурсы. Существование монастыря во многом было обусловлено деятельностью Зосимы, учителя и наставника Феодорита.

Местным населением, издревле проживавшим в этих местах, были лопари и корелы. «Се аз Князь Великий Василий Иванович всея Руси, «пожаловал есмы Лопь крещеную и некрещеную Шуи реки». Таким образом у представителей Соловецкого монастыря открывалось еще и широкое поле проповеднической деятельности. Учитель Феодорита, много лет общавшийся с местным населением, конечно же, в достаточной мере должен был знать и их язык, и местные обычаи и характер окружавших его народов. А судя по предварительной подготовке, полученной в Ростове, Феодорит должен был успешно постигать эти знания.

Кроме того, селения, принадлежавшие монастырю, благодаря их удобному географическому положению были еще и торгово-транспортными узлами, где останавливались рыбаки и промышленники из Новгорода и других районов России, что создавало предпосылки для выгодной оптовой торговли и обеспечивало информационную связь.

«Юноша некий, Анфим именем приехал из Новаграда с купцом некоим на Поморье купля ради, обитавши же в Шуе реце на брезе моря. Приспе тогда вешнее время, людие же места того начаша наряжаться на море на добыткы весновальники». Если купцы приезжали с Новгорода, то торговля была действительно очень выгодна, а Зосима, как представитель монастыря - собственника этой территории еще и имел преимущества перед ними.

По имеющимся историческим документам невозможно установить, кем был Зосима до пострижения, откуда родом, кто по национальности. Возможно он был местным: корелом или лопарем - постриженником Зосимы, или выходцем из русских поморов, давно уже осевших в этих местах. В любом случае, помимо нравственного, духовно-православного воспитания, которому придавалось, несомненно, первостепенное значение, в Шуе Феодорит получил еже и массу жизненно полезных знаний и навыков.

Во время пребывания Феодорита в Шуе на Белом море произошло важное событие Русской истории, несомненно оказавшее влияние на дальнейшую судьбу Феодорита.

В 1495 году, 24 октября Иоанн III , оставив Москву на попечение старшего сына Василия, выехал в Новгород с внуком Дмитрием и сыном Юрием распорядиться на месте военными действиями в конфликте с Финляндией, выросшем на почве недоразумений с Ганзейским союзом. Уезжая в Москву, государь приказал кн. Ивану и Петру Ушатым собрать войско в Устюжской, Двинской, Онежской, Вагской областях и весной идти на Каянию на 10 рек.

В исследованиях последнего времени предполагается, что русская рать, возглавляемая князьями Ушатыми, шла морем на судах вокруг Кольского полуострова до норвежского Финмаркена (возможно до Варангер-форда в устье Печенги), а уже оттуда по суше через тундру и болота добирались до Каянской земли.

Но гораздо убедительнее выглядит гипотеза доктора исторических наук И.П. Шаскольского и академика И.Ф. Ушакова о том, что в походе участвовали два отряда: пешая рать отправилась в Каянию, скорее всего на лодках, а основная флотилия заняла позицию недалеко от острова, именующегося ныне Русским Кузовом.

По мнению И.Ф. Ушакова, в походе участвовало не менее 2000 человек. Этому походу, безусловно, предшествовала большая подготовка. Необходимо было собрать в обширном и редконаселенном Поморье целую армию «охочих людей», вооружить и хоть как-то обучить, организовать их, кроме того надо было мобилизовать целый флот из частных судов: лодей, насадов, карбасов.

Этот поход просто не мог состояться без деятельного участия Соловецкого монастыря и его подворий, расположенных на Летнем берегу Белого моря, которые и находились в ведении Зосимы, наставника Феодорита. Кузовы острова расположены в непосредственной близости от Соловецкого острова.

Для организованного перемещения такого количества людей необходимы базы-стоянки. На побережье Белого моря не было населенных пунктов, способных без предварительной подготовки принять и накормить армию из 2000 человек. Кроме того, необходим был ремонт плавательных средств, так как суда приобретались у населения явно не новые и не лучшие. Учитывая разнотипность судов, все имели разные мореходные качества, очевидно многие отставали и их приходилось дожидаться.

Русские монастыри традиционно содействовали подобным походам, направленным на защиту и утверждение русского государства. Думается что все монастыри: и Обонежской, и Важской, и других областей в той или иной мере оказывали содействие в организации этого ополчения.

Летом 1496 года флотилия князей Ивана Бородатого (Ляпуна) и Петра Федоровичей Ушатых, по всей видимости, выйдя из Двины, направилась вдоль Летнего берега Белого моря, мимо Соловков к поморскому селению Кемь, которая, по всей вероятности, служила основным опорным пунктом русских сил на Карельском берегу. Делали ли они остановку в Шуе, Вирме или на Соловках, история умалчивает.

По реке Кеми и системе озер шел торговый путь в реку Улео и далее —  к десятиречью, которое и было конечной целью похода. Высадив и отправив в Каянию пешую рать на легких лодках, русская флотилия заняла позицию в районе острова Русский Кузов, ожидая противника. Наконец, шведско-норвежская эскадра из 300 яхт и кораблей вошла в Белое море и стала на острове Кузове, где находился тогда их замок древней постройки. Наблюдая из укрытия за противником, князья Ушатые пропустили вражеские суда в Кандалакшский залив и настигли шведов в узкой губе между Кандалакшей и Ковдой. Умело используя неблагоприятные погодные условия, укрываясь за дождем и туманом, воины князей Ушатых сумели захватить «на море» три корабля неприятеля «со всем». О количестве утопленных судов сведений нет. Шведы и норвежцы вынуждены были бежать к острову Кузову. У них кончался провиант, и они подписали мирный договор. Выбора у них не было. А губа, где они были разбиты, до сих пор зовется Княжой губой.

Сведения об этом были записаны голландским путешественником Симоном ван Салингеном со слов местных жителей. Имена жителей Салинген не уточняет. Но записывает, что как раз в это время (60-е годы XVI столетия) он встречался в Кандалакше с русским Феодором, написавшем «Историю Карелии и Лапландии», переведшим на лопарский язык Евангелие, осмелившемся составить письменность для корельского языка и слывшего «русским философом». Возможно, историю об этом сражении ему поведал сам Феодорит как очевидец.

Часть войска князей Ушатых, отправившихся по реке Кеми в Каянию, не только разорили всю землю от Корелии до Лапландии, но и присоединили к России берега Лименги. Жители тех мест отправили в Москву к Иоанну посольсьтво с просьбой присоединить их к России и дали клятву в верноподданичестве.

Как известно войны, начинаются всегда быстрее и организованнее, чем прекращаются. После этих событий, может год, а может и более возвращались обратным путем отставшие, раненные, приболевшие в пути. Вели пленных, с которыми передвигаться тоже трудно: надо и накормить, и следить, чтоб не разбежались, да и беречься надо, чтоб самому не превратиться в пленного.

Наверняка, эти люди заходили и в Шую. От них то и мог черпать знания Феодорит о тех местах, где ему еще предстояло побывать и послужить Господу.

В 1506 году Феодориту исполнилось 25 лет. По возрасту он мог бы быть произведен в иеродиаконы, но в Новгороде свирепствовала эпидемия оспы, которая затянулась и продолжалась до 1508 года. Вокруг города выставлялись посты, которые препятствовали проходу как из Новгорода, так и в него. Если это была не единственная, то во всяком случае одна из причин того, что он был рукоположен во иеродиаконы лишь весной - летом 1509 года, когда сообщение с Новгородом возобновилось. Рукополагал его Архиепископ Серапион (Курцев), отлученный впоследствии от кафедры из-за ссоры с Иосифом Волоцким. Косвенной причиной этой ссоры был тот же злополучный мор, лишивший их возможности объясниться. После этих событий Новгородская кафедра пустовала вплоть до1526 года.

1511 год. Тридцатилетие Феодорита. Он достиг возраста, в котором мог быть рукоположен в иеромонахи. Но так как Новгородская кафедра пустовала, рукоположения прервались.

Феодорит решает отправиться в странствия по заволжским монастырям. Как и чем было вызвано это решение, мы можем лишь предполагать. Возможно, его угнетала необходимость много времени и сил отдавать хозяйственной деятельности и в этом он находил препятствие для своего духовного роста. Может, по Промыслу Божию ощутил он свое иное предназначение в этом мире и скорбел оттого, что вынужден заниматься не тем, ради чего был призван Господом в иночество.

Действительно, мы видим, как Феодорит с юных лет бежит от мира, но мир преследует его. Он избирает себе самый, казалось бы, отдаленный и суровый монастырь, но попадает в почти обыденную, мало чем отличающуюся от других монастырей обстановку. Мало того, еще и попадает на ученичество в Шую к Зосиме, где ему, по всей видимости, постоянно приходилось иметь дела с людьми торговыми, самому участвовать в купле-продаже для монастыря. В результате к тридцати годам, на семнадцатом году иночества, он почти не имел никакой практики скитского жития, духовного делания, а эти знания, как правило, были первым этапом на пути духовного совершенствования практически всех его великих предшественников.

Думается, что нелегко было и учителю его, старцу Зосиме благословить на отход любимого ученика, воспитанию которого он посвятил столько времени и сил, и, вероятно, видел в нем своего преемника. И то, что Феодорит это благословение получил, красноречиво говорит взаимной любви и понимании ученика и учителя.

Итак, в 1511 году 30-летний Феодорит, попрощавшись со своим престарелым духовным отцом и наставником Зосимой, отправляется в странствия по святым местам Русского Севера.

Александр Свирский

В странствиях по северным монастырям первой знаменательной встречей, воистину ниспосланной Феодориту Богом, была встреча с «мужем великим и славным», чудотворцем Александром Свирским.

Преподобный Александр, прозрев приближение путника, вышел навстречу ему за монастырскую ограду и произнес: «Вот, сын Авраамов, пришел к нам Феодорит диакон».

Это восклицание до сих пор не дает покоя исследователям, пытающимся отыскать еврейские корни происхождения Феодорита. В восклицании «сын Авраамов» они видят прямое указание на национальную принадлежность. Но, мы знаем, что Феодорит был сыном священника. А белое духовенство (имевшее право жениться, в отличие от «черного») того времени и еврей-выкрест –  понятия взаимоисключающие. Еврей мог стать монахом, но не белым попом.

Мы располагаем довольно скудной базой данных исторически достоверных, датированных событий жизни Феодорита. Житие же Александра Свирского еще более скупо такими сведениями. Трудно с уверенностью утверждать, что описанная встреча была первой и единственной, как невозможно утверждать и обратное, но поразмышлять по этому поводу основания есть.

Феодорит вполне мог встретится с Александром Свирским по пути из Ростова на Соловки. Покинув в 1487 году Валаамскую обитель, преподобный Александр возвратился на родину и поселился в 6-ти верстах от реки Свири у озера Рощинского, подвизаясь в совершенном уединении. Братия же стала собираться вокруг него лишь после 1494 года.

Мы не знаем точного маршрута, которым Феодорит добирался из Ростова до Белого моря. Вполне возможно, что путь его лежал и через Свирь, где закладывал основы будущего монастыря Александр Свирский. Они вполне могли встретиться и беседовать.

Монастырь Александра Свирского, основанный в глуши, подальше от людей, оказался на оживленнейшем торговом пути, связующем Новгород с промысловыми районами Беломорья (судьба большинства русских монастырей). Феодорит же к 30 годам, являясь правой рукой Зосимы, «монастырского ватамана» « и «прикащика» должен был быть личностью довольно известной в среде новгородских купцов и беломорских промышленников. До Александра Свирского время от времени вполне могли доходить слухи о его знакомом.

В средние века на Руси назвать человека по отчеству, помянуть имя его отца, означало гораздо большую, чем сегодня; высшую степень уважения. Возможно, Александр Свирский сделал это при встрече Феодорита, намеренно подчеркивая, что он хорошо помнит давнюю встречу и даже имя отца своего гостя не забыл, а называя его диаконом, преподобный продемонстрировал осведомленность в текущих делах и свершениях давнего знакомца. Так что, возможно, отца Феодорита действительно звали Авраамом, но это ни в коей мере не указывает на национальность. Имя «Авраам» было довольно распространено на Руси в то время, вспомним Варламия (Авраамия) Керетского, Авраамия Палицина...

Кроме того, встретиться Феодорит с Александром Свирским вполне могли бы и во время его хождения в Новгород на рукоположение во диаконы. Путь его, очевидно, лежал через Свирь, а монастырь Александра Свирского к тому времени был уже довольно заметен: еще в 1508 году была освящена деревянная церковь Пресвятой Троицы, стояли келии для братии и хозяйственные постройки.

К такому же виду информации относятся пророчества. Сколько бы мы ни ломали голову над Апокалипсисом, мы никогда не сможем ответить на вопросы: «почему?», «когда?», «как?». Мы можем выбирать: верить или нет; принимать к сведению или отбросить; ждать или не ждать.

Как объяснить слова юродивого, предсказавшего рождение Ивана Грозного: «Родится Тит широкий лоб». Казалось бы, каша словесная, бессмыслица. Но, безусловно, слова эти содержат какую-то важную информацию, до сей поры нам не раскрытую.

Это вовсе не противопоставление истории «житийной» и традиционной истории - истории событий и дат. Исследовательская работа по изысканию и установлению фактов жизни святых, как и вообще всех исторических личностей, безусловно необходима, но в случаях со святыми надо не просто допускать как возможность, а учитывать как реальность мистическую сторону их жизни. Можно ли рассказывать о Сергии Радонежском, скрывая, что грамоте его в детстве в одно мгновение научил ангел? И надо ли объяснять, как он это сделал.

Так и в приветствии Александра Свирского Феодориту, надо не столько докапываться до смысла произнесенных слов, сколько усматривать важность события. Мы видим пример сакральной, мистической связи двух близких по духу людей. Ведомый Провидением Феодорит направляется именно в эту обитель, а ее игумен, предчувствуя появление соловецкого гостя, выходит с приветствием на встречу. Это лишь видимая сторона события. Мы не знаем, как и каким образом сообщались они прежде. Но должны допускать, что встречаться в обычном, физическом смысле для обмена информацией им было вовсе не обязательно.

Кроме того, люди, занимавшиеся богословием, в те времена часто прибегали к иносказаниям, смысл которых не всегда был понятен даже их современникам. Обращение «сын Авраамов» вовсе не бесспорное подтверждение еврейского происхождения Феодорита. Называя так Феодорита, Александр Свирский мог даже иронизировать, уподобляя гостя Лоту (тоже сыну Авраамову), бегущему из Содома. Это могло быть и незлобной насмешкой над лояльным отношением Феодорита к «мудрствующим лукаво» отшельникам, которых в то время, обнаружив, тут же поспешно причисляли к еретикам жидовствующим.

Так или иначе, их встреча «чистого с чистым, непорочного с непорочным состоялась». Несомненно, и опыт организации монастыря, в чем то похожий, а в чем-то отличный от соловецкого, и сам образ жизни в обители Александра Свирского, и непосредственное общение и молитвенное сослужение с мудрым наставником, легли золотым вкладом в копилку знаний Феодорита.

По Белозерью

Покорение Новгорода и Пскова и последовавшее за ними насильственные переселения выплеснули в эти леса целые людские потоки, сминая и комкая чины и сословия, разрывая и смешивая роды и фамилии, спутывая и завязывая хитроумными узлами идеи и убеждения. По набухающим жилам троп, становящихся дорогами, постоянно перекатывались людские сгустки: купцы везли товары к Белому морю и вспять; семьи, бегущие от нестроений жизни, перетаскивали свои пожитки с места на место, еще не решаясь уходить далеко от родных мест, но уже и не собираясь возвращаться; проносились лихие шайки разбойников, побирались жалкие ватажки убогих и нищих, бродили, глядя на все это, от монастыря к монастырю и от скита к скиту монахи - русские философы, пытаясь осмыслить то, что происходит, понять, какое зло не дает народу покоя и умиротворения, и какого блага для себя он ищет, чтобы знать о чем молить Бога.

Кирилло-Белозерский монастырь, куда направлялся Феодорит, был сердцевиной этого бурлящего котла. При всей удаленности от Москвы, от центральных районов он нередко становился эпицентром духовной и политической жизни России того времени.

Еще жив был, находящийся на покое в Ферапонтовом монастыре бывший архиепископ Ростовский Иоасаф Оболенский. Были, вероятно, в монастырях Белозерья и другие давние знакомые Феодорита, которых он хотел повидать. Но не это в первую очередь влекло и манило пытливого инока.

Совсем незадолго до его похода по заволжским монастырям и скитам, в 1508 году, преставился подвизавшийся в этих местах, ставший еще при жизни легендой преподобный Нил Сорский, проповедник скитской жизни и «умного делания» среди русского иночества. Постриженник Кирилло-Белозерской обители, увлеченный идеей «скитского жития» он, со своим учеником Иннокентием отправившись на Восток, обошел многие монастыри Афона, побывал и в иных странах цареградских, изучая устройство скитской жизни.

По возвращению в отечество устроил он себе уединенную келью вблизи Кириллова монастыря и начал подвизаться сам по-скитски. Вскоре, взыскуя себе еще большего одиночества, удалился на реку Сору (Сорку) в 25 верстах от Белозерска и там на низменном болотистом месте поставил небольшую хижину и часовню. Приходивших к нему принимал, но с условием, чтобы они тоже жили скитниками. Для пропитания построил на Соре мельницу, а для воскресных богослужений деревянный храм, сделав для него высокую насыпь. Написал подробный «Устав скитскаго иноческаго жития» по образцам восточных скитских уставов.

Нил Сорский не отвергал важности внешнего делания иноков, но он желал напомнить, что одним внешним деланием ограничиваться не должно. Что гораздо важнее и существеннее для них внутреннее подвижничество, которое необходимо соединять с внешним. И требование это считал обязательным как для иноков, подвизающихся в скиту, так и для тех, кто находился в монастырях общежительных.

Нередко в жизни человека бывает так, что он долго и вожделенно мечтает о чем-нибудь: об обладании какой-нибудь вещью, совершении какого-то поступка, общении с каким-то человеком. Такие страстные желания нередко перерастают в навязчивую идею, почти физически терзающую и мучающую своего носителя. Когда же, наконец, он вдруг становится обладателем того, о чем так долго и страстно мечтал, то при ближайшем рассмотрении «счастливца», как правило, ожидает разочарование. Так устроен человек, что полученное в готовом виде, даже давно желаемое им, не приносит удовлетворения, поскольку, человек - подобие Божие, он творец, как и Господь - Творец. И потому человеку, кроме Господних мук во спасение всего рода человеческого необходимы и свои, во свое собственное спасение. И счастье, преподнесенное человеку в готовом виде, никогда не будет для него счастьем, если он не приложил рук к построению его. И все клубки вопросов, выпадающих в судьбе, человек должен распутать сам, не перекладывая на чужие плечи, чтобы не мучиться потом.

Вероятно, стремясь в обитель славного еще при жизни своими духовными подвигами Нила Сорского, Феодорит рассчитывал увидеть отблески святости основателя в подвигах его учеников. Но вряд ли ему это удалось. Преподобный Нил Сорский восставал против монахов, «кружающих, стяжаний ради», но и в самой его пустыни вскоре после смерти его селились иногда такие «бесчинные» старцы, что братия не знала, как их выслать, и обращалась за помощью к светской власти.

В окрестностях Кирилло-Белозерского монастыря Феодорит встречается со старцем Порфирием. Около двух лет подвизается с ним в его пустыни. Жизнь еще не раз сведет их вместе. Каждому из них предстоят и взлеты, и падения, но это им еще не ведомо. Все впереди.

Вероятно, живя на побережье Белого моря, Феодорит не особо интересовался общественно-политической жизнью страны. Сведения о событиях в Москве доходили до Шуи уже устаревшими, приглаженными, и волновали гораздо менее, чем свои, беломорские, или Новгородские да Псковские. А здесь, в монастыре, в скитах, текла совсем иная жизнь, кипели иные страсти.

Дальнейшая судьба Феодорита оказывается тесно сплетенной с судьбами Кирилло-Белозерских старцев. Он словно всю дальнейшую жизнь пытается оторваться от Белозерья, но оно настойчиво преследует его, не позволяя о себе забыть.

Невозможно составить ясного представления о жизни Белозерья того времени, не обратившись к основным общественно политическим событиям в стране, поскольку Кирилло-Белозерский монастырь и его пустыни с их обитателями неоднократно если не становились центром этих событий, то во всяком случае играли в них не последнюю роль.

Ересь жидовствующих. Иосиф Волоколамский и Вассиан Патрикеев. Противостояние

В 1499 году в результате московских дворцовых интриг в Кириллов монастырь был сослан и насильно пострижен в монахи родовитый боярин Василий Косой (Патрикеев) (его дед был мужем сестры Василия Темного). Духовно-политическое противостояние его и игумена коломенского Иосифа Волоцкого долгое время волновало всю Россию.

За пять лет до этого Василий Патрикеев был главным послом к литовскому князю Александру вместе с Федором Курицыным, впоследствии главным покровителем жидовствующих еретиков и проповедником ереси. За время посольства они сблизились. Под влиянием Курицына, умного и хитрого политика, под контролем которого находились все международные дела государства, почти не скрываемое свободомыслие которого, почерпнутое в частом общении с европейскими послами и государями, было неприемлемо для русского общества того времени, Василий Патрикеев превратился в одиозную, почти карикатурную, но в то же время страшную для современников личность.

Скорее всего, не являясь сознательным приверженцем ереси жидовствующих, Патрикеев перенял от Федора Курицына саму систему мышления и шкалу ценностей еретиков. В сочетании с его нездоровой гордыней, страстным желанием властвовать и законотворческим зудом это дало образчик властного недоумка, не желавшего расставаться с привилегиями вельможи, но пытающегося выставить себя праведным старцем-постником, молитвенником и страдальцем за истинную веру.

В 1471 году, во время последнего всплеска антимосковской новгородской оппозиции, руководимой и вдохновляемой Марфой Борецкой, новгородцы, видимо чувствуя надвигающийся крах своей вольности, пытались за спиной Иоанна III тайно перейти под покровительство католической Литвы. В Новгород приехал присланный польским королем Сигизмундом по просьбе новгородцев брат киевского князя Симеона Михаил Олелькович, претендент на Новгородское княжение в составе Литвы. С ним прибыла многочисленная свита, в числе которой находился молодой (ок. 20 лет) жидовин Схария, сблизившийся с Михаилом в Киеве. В Новгороде он прельстил попа Дионисия и обратил его к жидовству, Дионисий привел к нему попа с Михайловской улицы Алексия, который тоже быстро отступил от веры Христовой.

Скоро из Литвы к Схарии пришла подмога: жиды Иосиф Шмойло-Скарявей и Моисей Хануш. Исследователи до сих пор не имеют единого мнения о количественном составе этой «миссии». Написание имен в документе вызывает разные мнения. Называют от двух до пяти человек, помимо самого Схарии.

Вскоре к жидовству были привлечены и члены семей этих священников. Алексий и Дионисий «хотели даже обрезаться в жидовскую веру, но жиды им не велели, говоря: если узнают вас христиане и вздумают освидетельствовать, то будете обличены, а держите жидовство тайно, явно же христианство. Алексию переменили имя, назвали его Авраамом, а жену его назвали Саррою» (Иосиф Волоколамский. «Просветитель»).

Большинство историков сходятся во мнении, что в основе учения Схарии лежала иудейская Каббала, хотя некоторые считают, что еретики отрицали и ее. Они «хвалились древними преданиями, будто бы дошедшими до них от Моисея; многие уверяли даже, что имеют Книгу, полученную Адамом от Бога, и главный источник Соломоновой мудрости; что они знают все тайны природы, могут изъяснять сновидения, угадывать будущее, повелевать духами...» (Карамзин).

Более сведений о самих жидах, занесших эту ересь в Россию, нет никаких. Но, обращенные ими Алексий и Дионисий развивают бурную деятельность, привлекая все новых и новых членов в свое еретическое сообщество. Каждый из вновь привлеченных вербует новых и так далее. Жидовская ересь разрастается, как раковая опухоль, захватывая уже не только Новгород, но и Москву, царский двор. Внешняя благочестивость Алексия и Дионисия дала свои результаты. Иоанн III, познакомившись с ними во время пребывания в Новгороде, призывает их в Москву, считая «пастырями отличных достоинств». Алексий становится протоиереем Успенского храма, а Дионисий Архангельского. Алексий снискал особую милость государя, что давало ему еще большие возможности для дальнейшего привлечения боярства и высшего духовенства в жидовскую ересь.

Страшно то, что ересь поражает образованнейшую часть России. Изощренно-льстиво предлагая нестойким в Православии интеллектуалам идею, где в центр мироздания ставился не Господь, а их собственная личность, собственное мнение и собственные знания, проповедники ереси умело находили «подтверждения» своим словам и в Ветхом и в Новом Завете, изощренно вырывая из контекста отдельные фразы и слова. «Господь в вас, ищите Господа в себе», - могли говорить они, тут же добавляя, - «а значит, Господь - это ты сам». Какое утешение страдающим манией величия! Пусть в тайне, неведомо никому, лишь для себя самого - но быть Богом!

Чем ближе ложь к истине, тем она страшнее. Средневекового человека обмануть было не трудно. По природе своей человек более доверяет тому, что видит сам, чем тому, что ему рассказывают. Достаточно было даже не гипноза (некоторые исследователи считают, что Схария обладал этими способностями), а каких-либо заурядных фокусов, чтобы показать человеку, что силой ума и знаний можно поджечь воду (бензин), растворить металл в жидкости (цинк в соляной кислоте) и пр., и предложить ему попробовать проделать то же самое с помощью Бога, молитвы... Скорее всего, ничего не получится.

В сфере власти жидовствующие проповедовали, как высшее искусство повелевать - быть не «первым» а «вторым». Первый человек на любой должности - это власть лишь видимая. Это более ответственность, чем власть. Правят миром «вторые люди», как Иосиф в Египте, как евреи в Хазарском каганате (по некоторым сведениям Схария был караимским князем, потомком правителей Хазарии).

Требование еретиками от всех членов своего сообщества внешнего благочестия и даже показного служебного рвения на любой службе (и на церковной Православной, в том числе) делали их практически неуязвимыми. Еретиков погубило то, что они эти требования не исполняли. Гордыня, подвигавшая их на еретичество, довлела у многих даже над инстинктом самосохранения.

Оказываясь у власти, жидовствующие помогали друг другу двигаться по служебной лестнице. Архимандрит Симоновский Зосима, инок Захария (настоятель монастыря в Немчинове, близ Новгорода), архимандрит Кассиан, зять протоиерея Успенского собора Алексия Иван Максимов, дьячки крестовые Истома и Сверчок, поп Денис, переписчик Ивашка Черный, купец Семен Кленов... Вот далеко не полный список прельщенных...

В скором времени большая часть руководящих светских и духовных должностей России была занята еретиками, вплоть до того, что даже митрополит московский и всея Руси Зосима оказывается в их рядах. «Чадом Сатаны на престоле угодников Божиих» назвал его Иосиф Волоцкий.

С противниками своими жидовствующие расправлялись, не применяя никаких усилий и в то же время изощренно-издевательски. Они их просто «не замечали», и прилагали все усилия для того, чтобы так же «не замечал» никто, всячески изолируя от общественной жизни. Расчет был на то, что человек начнет нервничать, ругаться, досаждать просьбами и требованиями и в конце концов своим неуравновешенным поведением и резкими выступлениями сам компрометирует себя.

Так они изолировали одного из главных своих противников - новгородского владыку Геннадия, с одной стороны всеми средствами не допуская его к участию в Соборах, а с другой организовав и обеспечив поддержку травли на месте, в Новгороде. Иосифа же Волоколамского поначалу старались не замечать вовсе: подумаешь, игумен монастыря. Сколько их по Руси!

С экспансией жидовствующих не мог совладать даже сам государь, великий князь Иоанн III. Митрополит Макарий в «Истории Русской церкви» пишет, что «Иоанн не раз с любовью принимал у себя преподобного Иосифа (Волоколамского), беседовал с ним наедине о новгородских еретиках, сознавался, что и прежде знал их ереси, знал, какую ересь держал протопоп Алексей и какую держал Федор Курицын (тогда уже умерший, но бывший жив в 1497 г.), объявил, что даже невестка его, Елена увлечена была в жидовство, и просил прощения у Иосифа...».

Государственный аппарат -это сложный отлаженный механизм. Мгновенно заменить все, или даже какую-либо значительную часть его деталей невозможно. Понимая, что механизм государственного аппарата оказался из инородных деталей, и потому Россия в своем движении отклоняется от избранного направления, Иоанн III, по-видимому, из двух зол выбрал меньшее. Вероятнее всего, он попытался контролировать это отклонение, не прекращая поступательного движения и рассчитывая на возможность впоследствии, как можно безболезненнее для страны скорректировать эту ошибку.

Смерть (в результате лечения знахарем-жидом мистром Леоном) в 1490 году старшего сына и наследника Иоаннова, соправителя и талантливого полководца, которого государь готовил сменить себя на престоле, женитьба на Софьи Палеолог и рождение от нее сына Василия создали предпосылки для явного раскола царского двора на два лагеря в борьбе за престолонаследие.

Сторону Елены и ее сына Дмитрия приняли жидовствующие, совратив и ее саму. Скоро они добились победы. По доносу о готовящемся заговоре, на Москве-реке дьякам Стромилову и Гусеву, князю Ивану Палецкому и Скрябину отсекли головы. Афанасию Яропкину и Поярку ноги, руки и голову, многих побросали в темницы. К самому Василию приставили стражу. Мнимых колдуний, оговоренных в том, что ходили к Софье с зельем утопили в Москве реке.

В феврале 1498 года Иоанн торжественно венчал на царство внука Димитрия. Казалось бы, жидовствующими одержана полная и окончательная победа. Основные, самые преданные сторонники Софии и Василия легли на плаху, государь от них отвернулся. И вдруг, через год Иоанн резко изменяет свое мнение на противоположное.

К сожалению, летописцы не объясняют причин и обстоятельств таких перемен, но, думается, что здесь явно не обошлось без участия Иосифа Волоцкого. Практически в одиночку, открыто, не скрывая своих взглядов, не облеченный властью, не наделенный богатством, не защищенный военной силой он, игумен небольшого коломенского монастыря, сумел выступить против целой группировки сильных мира сего, располагающих всем вышеперечисленным, и победить. На его стороне была лишь Правда да Слово Божие. Для его противников это было «ничто». В его же руках оказалось грозным оружием. В этот период из противников жидовствующим еретикам только он имел доступ к Иоанну III, и, по всей видимости, это он сумел убедить государя в том, что великий князь совершает ошибку.

По Карамзину: Иоанн вдруг внезапно «...возвратил...свою нежность супруге и сыну, велел снова изследовать бывшие на них доносы, узнал козни друзей Елениных, и считая себя обманутым, явил ужасный пример строгости над знатнейшими Вельможами, Князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, двумя его сыновьями и зятем, Князем Симеоном Ряполовским, облеченными в крамоле: осудил их на смертную казнь...». «Князю Ряполовскому отсекли голову на Москве-реке, но митрополит Симон, Архиепископ Ростовский и другие Святители ревностным ходатайством спасли Патрикеевых от казни. Иван Юрьевич и старший его сын, Боярин Василий Косой, постриглись в монахи: первый в обители св. Сергия, а второй св. Кирилла Белозерского; меньший сын Юрьевича Иван Мынинда, остался под стражею в доме».

Вассиан Косой (Патрикеев), приняв пострижение в Кириллово-Белозерском монастыре, каким-то образом добивается благосклонности преподобного Нила Сорского. Трудно сказать, чем руководствовался преподобный, приближая его к себе. Русское сердце так устроено, что жалеет всякого наказуемого и гонимого, даже если наказание и гонение заслуженно. А пожалев раз, продолжает жалеть всю жизнь, чувствуя какую-то странную обязанность жалеть того, кого уже раз пожалело. Хотя умом человек нередко понимает, что вокруг немало людей, которые более достойны его жалости и нуждаются в ней острее, чем тот, на кого она изливается. Сердцу не прикажешь.

Возможно, это несправедливо. Но мы же уповаем на жалость, доброту, милосердие и человеколюбие Господа гораздо более, чем на Его справедливость. И без этого упования, с твердой уверенностью, что все мы предстанем перед Судом, который справедливо, по полной мере осудит нас и ничего из содеянного не простит, жить было бы мучительно страшно. Напротив, мы надеемся, что нас простят, вопреки всем законам, которые предусматривают наказание. Мы верим в полное прощение за наше искреннее раскаяние. Мы верим, что Бог милосерд, потому и живем.

Возможно, Нил Сорский просто пожалел Вассиана Косого. По-божески. Безоглядно и великодушно. Говорят, что человек судит о других по себе. Если это так, то Нил Сорский, очевидно, просто не мог поверить, что приблизил к себе человека, чьи лучшие качества были гораздо ниже проступков святого, в которых он слезно каялся. А может быть «князь-инок» шантажировал каким-либо образом Нила Сорского и преподобный такой ценой спасал от погибели свое детище: скит и братию? Неизвестно.

Вассиан Косой никогда не выступал в одиночку, самостоятельно. Он твердо усвоил уроки своих жидовствующих учителей: быть «вторым». И Нил Сорский, и впоследствии Максим Грек становятся его щитом, прикрытием. Используя их авторитет, их доброе имя, их энергию, направленную на благое творчество (несомненно, и Нил Сорский и Максим Грек были убеждены что творят добро во славу Божью) Вассиан Патрикеев обстряпывал свои грязные делишки.

Школьные учебники, описывая этот период русской истории почему-то вообще стыдливо умалчивают о «ереси жидовствующих» как о явлении русской истории. Подменяя сложный духовно-политический конфликт общенационального значения невнятной перебранкой «осифлян» и «нестяжателей» по поводу монастырских владений и выяснения чисто бытовых вопросов: как и сколько есть и пить и что носить монахам.

Нил Сорский в своем Уставе, который он назвал «Преданием о жительстве скитском», лишь в предисловии кратко говорит о необходимости повиновения настоятелю, о трудах телесных, о пище и питии, о принятии странников и других бытовых вопросах скитской жизни. В самом же уставе он рассуждает уже исключительно об «умном» или «мысленном делании», под именем которого разумеет внутреннее, духовное подвижничество.

Никогда до сближения с Патрикеевым не поднимал он в масштабах всей России вопроса о монастырских владениях, по сути огульно осуждая все русские монастыри в стяжательстве, хотя и имел такую возможность. Иоанн III почитал старца за его подвижническую жизнь, лично принимал и обедал с ним и его братией, когда преподобный бывал в Москве. Очевидно, такое благоговейное отношение государя к белозерским старцам было одной из причин желания опального Вассиана Косого примкнуть к ним и, став «одним из них», изменить свой статус, заслужив «законное» право на утраченное уважение, а то и на почитание.

Как бы то ни было, не стесненный материально, Вассиан Патрикеев, отстроив себе пустынь в окрестностях Кириллова монастыря целых четыре (!) года подвизался в «духовных подвигах» и «умном делании», натравливая старцев Ниловского скита, с великими усилиями выживающих собственными трудами, на монастыри, благоденствующие от доходов своих земельных владений. За примером далеко ходить было не надо. Рядом - и Кириллов и Ферапонтов монастыри, которым благоволили и великие князья, и важные вельможи.

В 1503 году под председательством митрополита Симона составился Собор в Москве. Присутствовали: Геннадий, архиепископ Новгородский, шесть епископов и множество представителей духовенства, среди которого находились и знаменитые старцы Нил Сорский и Иосиф Волоколамский. В совещаниях Собора принимали участие Иоанн III и сын его Василий. Рассматривались различные насущные вопросы церковной жизни: о мзде за поставления, о возрасте поставляемых, о вдовых священниках, о совместном житии чернецов и черниц в монастырях, о пьянстве...

По окончании Собора преподобный Нил Сорский и другие белозерские пустынники (в их числе и князь-инок Вассиан Косой Патрикеев) начали выражать сожаление, что монастыри владеют землями и селами, и молили самодержца, чтобы он «о том помыслил». Вассиан Патрикеев позднее признавался, что «нарочно приехал в Москву, дабы убедить великого князя отнять у монастырей имения» (Макарий Т.4. стр. 74).

Иосиф Волоколамский отстаивал на Соборе противоположную точку зрения. Несостоятельность и утопичность предложения Нила Сорского: содержать монастырям себя лишь своими трудами, не имея земельных владений, доказал он сам, выпросив у великого князя Василия Иоанновича ежегодную милостыню по 155 четвертей ржаной муки на свой скит, состоящий всего из 12 человек. (Нужда, которую терпел скит Нила Сорского могла быть еще одной из причин, по которой старцы пошли на поводу у богатого князя-инока).

Прибыв в 1503 году из своей пустыни в Москву, Вассиан Косой всюду называет себя не иначе, как «учеником Нила Сорского». Сам преподобный, хоть и не подтверждает это нигде документально, но и не протестует, хотя несомненно знает об этом.

Вассиан же, и не думая возвращаться в свою пустынь, селится в Симоновом монастыре, вновь входит в особую доверенность государя, получив прощение, постоянно делит с ним стол и становится, по словам автора «Истории русской церкви» митрополита Макария, «таким временщиком, что его боялись некоторые даже более, нежели самого Василия Иоанновича», фактически занимая «второе» место умершего дьяка Курицына, «надежду и опору всех жидовствующих еретиков».

После Собора 1503 года был сведен «за мздоимство» с Новгородской кафедры владыка Геннадий, главный сотоварищ Иосифа Волоцкого в борьбе с еретиками. Многие объективные исследователи в устранении его с кафедры усматривают явное участие жидовствующих. Коломенский игумен остается практически одиноким «Христовым воином» в неравной борьбе.

« ...В декабре 1504 года состоялся в Москве Собор на жидовствующих, на котором присутствовал сам государь с сыном Василием, митрополит Симон и святители со множеством духовенства. Приглашен был на Собор и преподобный Иосиф (Волоколамский) и был здесь главным обличителем еретиков. Несчастные были не только преданы церковному проклятию, но и осуждены на основании Градского закона, вошедшего в состав Кормчей. Одни из них, виновнейшие, - Иван Волк Курицын, Димитрий Коноплев и Иван Максимов были сожжены в клетке 27 декабря в Москве; другие сожжены потом в Новгороде: Некрас Рукавов, которому предварительно урезали язык, архимандрит Кассиан с братом и еще многие; третьих отправили в заточение, иных разослали по монастырям, а через двадцать дней после первой казни (может быть, случайное совпадение) скончалась в темнице (18 января) и несчастная княгиня Елена».

«Многие из еретиков стали каяться в надежде получить помилование. Князь-инок Вассиан по своему близкому родству с государем первый начал ходатайствовать пред ним за каявшихся. Вместе с Вассианом ходатайствовали за них и некоторые из владык, бояр и старцев» (свт. Макарий).

«Но Иосиф, узнав о том, непрестанно писал к Василию Иоанновичу (Иоанн уже скончался 27 октября 1505 года), чтобы он не верил раскаянию жидовствующих как вынужденному и притворному, и велел держать их неисходно в темнице, дабы они не прельстили других людей. И великий князь послушал Иосифа. Это возбудило против Иосифа великое негодование в бывших ходатаях: они разразились на него такими хулами и укоризнами, которых даже нельзя предать письмени. Отселе началась открытая вражда у старцев белозерских и вообще заволжских старцев против Иосифа. Они враждовали на него во-первых, за то, что он восторжествовал над ними на Соборе по вопросу о церковных имуществах, а во-вторых за то, что восторжествовал над ними перед великим князем по вопросу о кающихся еретиках. Эти старцы написали к Иосифу одно за другим два послания... В одном из посланий, соглашаясь, что еретиков следует заточать, они писали, что кающихся следует прощать. В другом же вовсе убеждали в том, что не следует разыскивать еретиков, содержащих свою ересь в тайне и не распространяющих ее среди православных».

«Вассиан восставал на Иосифа почти по всем церковным вопросам, занимавшим тогда наше общество и правительство... Сочинения Вассиана дышат непримиримою ненавистью к Иосифу и, не показывая в авторе ни высокого ума, ни дальнего образования, ни умения выражать свои мысли ясно, выказывает всю его боярскую гордость и спесь и духовную, монашескую самомнительность, или самопрельщение» (свт. Макарий).

Создается впечатление, что в так называемом споре «осифлян» и «нестяжателей» не было никаких «белозерских старцев»; был один: князь-«старец» Вассиан Косой, каким-то образом сумевший подчинить себе и заставить молчать все Белозерье.

В 1506 году Иосиф Волоколамский получает хорошую опору в своей борьбе. Архиепископом Ростовским, Ярославским и (что немаловажно) Белоезерским становится его брат, Вассиан Санин. Но даже он оказывается не властным в своей епархии, если там присутствовали интересы Вассиана Патрикеева.

Однажды ученики Иосифа - Дионисий, князь звенигородский, и Нил Полев -, жившие в белозерской пустыни, донесли ему, что нашли следы ереси жидовствующих у двух белозерских пустынников и прислали к нему священника, бывшего свидетелем события. Иосиф препроводил присланную грамоту и священника к Ростовскому архиепископу Вассиану, своему брату, в епархии которого состояли белозерские монастыри и пустыни. Вассиан, находившийся тогда в Москве, представил грамоту великому князю, а великий князь показал ее старцу-князю Вассиану Косому и спросил его: «Хорошо ли делают твои пустынники?» Вассиан отвечал, что все донесение ложно, и когда присланный священник подтвердил справедливость грамоты, то Вассиан просил дозволения отдать его на пытку. Священника пытали, изломали ему ногу, и он умер, но от своих слов не отказался».

Великий князь почему-то прогневался не на князя-инока Вассиана, а на старцев Дионисия и Нила, и велел сжечь их пустыни, а самих отдать под начало в Кириллов монастырь. «Сами между собою браняться, а меня в грех ввели», - сетовал Василий Иоаннович.

В другой раз, встретив у митрополита Варлаама постриженика Иосифова, Зосиму Ростопчина Вассиан оскорбил и его, и Иосифа, назвав их при Коломенском епископе Митрофане «отступниками Божьими». Огорченный до глубины души и этой, и другими обидами, Иосиф Волоколамский обратился к знатному боярину, дворецкому государеву Василию Андреевичу Челядину с просьбой ходатайства и защиты перед государем. Преподобный Иосиф просил испросить разрешения «говорить и писать» против обидчика. Насколько неприкосновенен был временщик, если даже на то, чтобы «говорить и писать» против него, требовалось высочайшее разрешение!

«Во дни первосвятительства Варлаамова (1511-1521 гг.) происходили последние вспышки ереси жидовствующих. Ее держались тайно еще многие, особенно между вельможами, которые, по выражению одного почти современного писателя, обратились тогда из страха от ереси к православию только лицом, а не сердцем. Главным покровителем этих мнимо раскаявшихся еретиков был старец-князь Вассиан...» (свт. Макарий).

То ли по небрежности своей, то ли благодаря чьим-то усилиям, мы недостаточно серьезно относимся к этому моменту отечественной истории, не желая видеть за внешним конфликтом передела земельных владений между церковью и государством подлинного конфликта; борьбы психологий за выживание. Ведь в сущности, от позиции Иосифа Волоцкого зависела судьба не только русского монашества и Православия в целом. От исхода этой борьбы зависел наш сегодняшний человеческий облик, наш национальный характер.

Взгляните, как быстро восходят еретики по служебной лестнице, сминая и отбрасывая заведомо более достойных. Как легко отказываются от Православия и так же легко от своих еретических убеждений, не желая во имя их расставаться с жизнью. Как легко они лгут и предают.

В любом обществе ориентир нравственных норм задает наиболее благополучная, находящаяся у власти прослойка населения. Элита. Какую бы элиту мы имели лет через 100 - 200 после пришествия в Новгород Схарии, если бы не Иосиф Волоцкий и те, кто поддерживал его? Если бы не наши государи российские, ошибающиеся, заблуждающиеся, неистовствующие и бездействующие, окружающие себя каким-то сбродом и идущие у него на поводу, но не предающиеся в главном: в Православии, и как следствие — в своей национальной сути.

Случись все по-другому, и, может быть, не победила бы Россия ни Наполеона, ни Гитлера. «Ну и что?» - скажет кто-то, - «Зато бы давно уже не мучились, не переживали и не страдали бы. Жили бы, как Европа и Америка, не хуже других...».

Монах живет ради спасения души. Это его цель, его счастье. Сергий Радонежский готов был пожертвовать всем, даже душой, ради спасения России, благословляя на Куликовскую битву своих иноков. Вот как ценили Россию русские святые!

Страшно, когда твоим соотечественникам Родина не нужна даже задаром. Слышишь, Иосиф Волоцкий, они нас все-таки победили...

... Далеко не в лучшие времена посетил Феодорит Белозерье. Тем дороже ему были крупицы святости, собранные там, среди духовных метаний, неопределенности и страха, в которых пребывала эта еще совсем недавно славная колыбель русской духовности.

Рассказы о том, что творится в Москве, тоже вряд ли располагали к возникновению желания отправиться туда. Он был на распутье.

Прощание с учителем

Читая историческую литературу, поражаешься тому, как четко работала почтовая служба в средние века. Неведомо, какой адрес писал тяжело больной Зосима на конверте, отправляя свое послание Феодориту, и был ли конверт вообще, но письмо в один из Белозерских скитов дошло.

Не менее месяца провел в пути Феодорит, спеша успеть разделить последние дни жизни своего учителя и наставника. От Белозерья до Шуи более 1000 километров. Большую часть пути по «великим и непроходимым пустыням» Феодорит преодолел пешком. И «приде с болезненными ногами» к Зосиме, и «обнимает многолетнего святого старца и лобызает и целует пречестнейшие его седины пресвитерские и пребывает при нем, служа ему в немощах и недугах его» (Курбский) несколько месяцев, до самой кончины старца. О чем беседовали они в это время? Какие наказы давал учитель своему ученику?

По всей видимости, спешно вызывая Феодорита в Шую, Зосима все еще надеялся, что воспитанник, вернувшись, примет-таки дела, и труд его жизни не останется без надежного продолжателя. Но этого не случилось. Наверное, Феодорита в действительности никак не прельщала торгово-коммерческая деятельность монастырского снабженца, а увиденное и услышанное в Белозерье начисто размыло все былые мечты о монастырской или скитской жизни в том виде, в каком до этого представлял. Он мучался, чувствуя в себе великие силы и не видя, как приложить их наилучшим образом служению Господу.

Что мог Зосима посоветовать Феодориту, выслушав его рассказ о путешествии по Белозерью? Вернуться на Соловки? В каком качестве? Пономаря? Дьячка? Но с этими обязанностями Феодорит смог бы справиться и через год-два после пострига. Чего ради было столько лет подвизаться здесь, в Шуе, бродить в поисках знаний и истин по заволжским монастырям.

Стать монахом-работником, строителем, промысловиком? Но, скорей всего, обладая многими практическими навыками и знаниями, Феодорит ни в одной из этих областей не был мастером, а возраст уже обязывал быть им. Время накопления знаний и опыта прошло. Пришло время отдавать. Служить Богу. И людям.

Но все равно, думается, не в отчаянии, не сломя голову бросился он на Кольский Север. Были у него и планы давние, и мысли новые, и цели высокие.

Точной даты преставления учителя Феодорита, Зосимы, мы к сожалению не знаем, но с благодарностью помянем его и за Феодорита, и за многолетнюю заботу о монастыре Соловецком.

На Север

У каждого времени - свои герои, своя романтика. Возможно лет через 100 - 200 трудно будет объяснить, почему в XX веке многие с детства мечтали стать космонавтом, подчиняли весь строй своей жизни этой цели, долгие годы учились и тренировались, ограничивали себя во многом, чтобы в конце концов, рискуя жизнью, провести год в замкнутом пространстве орбитальной станции. Сегодня нам непросто понять, что движет современным иноком, что уж говорить о средневековом.

Несомненно, в основателях монастырей, архиепископах, святителях можно усмотреть некое стремление к власти, но это вовсе не та жажда править, что терзает светское общество, толкая на подлости и преступления. Власть духовного человека - это власть от Бога, власть по любви, а не по принуждению. Светила русского монашества никого не заманивали и насильно не загоняли в свои монастыри. Как правило, начиная подвизаться в одиночку, они подвигами своими, примером высокодуховной жизни привлекали последователей, которые не просто принимали власть наставника над собой, но молили об этом и зарабатывали, порою даже очень продолжительное время, позволения вручить судьбу свою в руки наставника и учителя.

Такую власть невозможно ни купить, ни заслужить подлостью или предательством. Отнять эту власть тоже не по силам никому. Порою она продолжает существовать и после смерти человека. Это власть пастыря. Не власть над стадом и жизнь за счет стада; но ответственность за пасомых и спасаемых, любовь к ним и жизнь для них.

Наверное, об этом и мечтал Феодорит. Багаж знаний о северных народах, образе их жизни, языке, о географии северных земель был значителен. Пример великого земляка Стефана Пермского придавал уверенности в возможности совершения задуманного. Феодорит отправился на Север.

По всей вероятности летом 1519 года он добирается до Кольского залива «великою рекою Колой». Сведения эти, записанные со слов Феодорита князем Андреем Курбским, (духовником которого некоторое время он был впоследствии ) имеют немаловажное значение.

В этот район русскими мореходами и первопроходцами к этому времени уже было освоено два пути. Один - морем, через Святой нос по Студеному (Баренцеву морю). Этим путем в 1496 году воспользовалось русское посольство Григория Истомы, направленное Иоанном III в Данию. Примечательно то, что огибать полуостров Мотку (Рыбачий) они не стали, а воспользовались волоком. В составе миссии находился онежский мореход Иван Амосов, автор первой русской навигационной карты, который «по силе очислил морские походы и начертил обод» (морскую карту) Белого моря.

Очевидно, уже тогда существовал большой международный торг в становище Кегор (Вайда-Губа). Первое письменное известие о прибрежной торговле норвежцев из форта Варде с русскими и корелами датируется 1533 годом. (В.Н. Булатов. «Русский Север. Т 1, стр. 214). А «по мнению норвежского историка О.А. Йонсена, эта торговля велась с давних пор, возможно, с XV века». (Шаскольский И.П. Экономические связи России... стр. 49). То, что встречался и общался Григорий Истома с местными жителями –  несомненно, так как он дает описание их жизни, быта и торговли, которое записал австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, находившийся тогда при дворе Иоанна III. несомненно, так как он дает описание их жизни, быта и торговли, которое записал австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, находившийся тогда при дворе Иоанна III.

Но этот, северный путь, по которому прошло посольство Истомы, обычно начинался из устья Северной Двины, из Никольской бухты, где расположен современный Архангельск. Феодориту не было смысла, двигаясь на восток от Соловков, удаляться от конечной цели, чтоб ее достигнуть.

Существовал и другой путь. По Белому морю до устья реки Нивы и далее - системой рек и озер. Этот путь в качестве эксперимента, используя небольшие лодки прошел и описал в 1911 году Сергей Николаевич Дурылин, одним из первых сделавший научные описания поморских «вавилонов» (каменных лабиринтов) и систематизировавший свои наблюдения. Дурылину этот путь показался вполне приемлемым. Почти все расстояние они прошли вплавь на лодках, лишь небольшую часть протащили лодки по болотам, не выгружая и не используя «катков».

В 1552 году Иоанн VI Грозный «землю велел измерить и чертеж государства зделать». Чертеж был готов к 1575 году. Для более широкого пользования в качестве приложения было составлено описание мест, изображаемых на карте «Большого Чертежа», —  «Книга Большому Чертежу». Для описания морских территорий несомненно использовались поморские «лоции», представлявшие собой записи о местности и акваториях для памяти. Читая «Книгу Большому Чертежу», понимаешь, что так тщательно и подробно описать и глубины и течения и даже особые приметы и свойства береговой линии и поселений на ней расположенных за этот срок было бы невозможно. Несомненно был использован опыт целых поколений, облеченный в какой-то рукописный материал. Приведу лишь несколько предложений:

«...А от Паза реки морским берегом 20 верст, пала в море речка Деньга да речка Воема.

А промеж ими берегом 30 верст.

А промеж тех речек Валитово городище.

А от усть реки Печени 30 верст; а река Печень вытекла из озера и пала в морскую проливу; а у морской проливы на усть реки Печени 2 монастыря Печенския.

А от усть реки Печени к морским проливам; а промеж тех проливов Толстои наволок.

А от морских пролив морскою же проливою к речке Ситовке волок Мотка 15 верст.

А промеж того волоку у моря Мотоскои наволок; а меж морских пролив Мотоская губа».

В 1552 году Россия не располагала армией картографов, способных в течении двух десятков лет нанести на карту и подробно описать огромную страну, не пользуясь уже готовыми материалами. Попробуйте сами зарисовать и описать таким образом хотя бы окрестности своего города  — и все поймете. К 1552 году наш край был исхожен и изучен грамотнейшими людьми своего времени (тот же Иван Амосов из посольской экспедиции Григория Истомы). И, вполне возможно, что какой-то вклад в этот труд был сделан и Феодоритом.

Указание на то, что Феодорит прибыл на берега Студеного моря «великой Колой рекой» не заставляет сомневаться в том, что он добирался до «усть реки Колы» Белым морем. Путь до селений Терского берега: Варзуги, Умбы, Порьей губы уже тогда был хорошо освоен соловецкими монахами. Там у них находились рыбные тони и соляные варницы. в «Книге Большому Чертежу» прочтем следующее:

«... а от Кукуева монастыря (Порья губа; западнее Умбы) до усть реки Нивы 80 верст; а река Нива вытекла из озера из Ымандра и пала в море; а на устье реки Нивы монастырь Кандолокша, а по берегу того озера горы Будринские; вдоль Имандра озера 100 верст; а от Нивы реки за тем озером Имандром с полуночныя страны, и из ыных озер не подалеку вытекла река Кола и пала под городом под Колою».

В 1519 году в Порьей губе стояло лишь несколько построек Соловецкого монастыря да возможно какие-то жилища местных жителей. Ни в Кандалакше, ни далее на север не было ни церквей, ни часовен, ни тем более монастырей (во всяком случае, в исторических источниках не упоминаются).

Но в самой Кандалакше, скорее всего уже существовало небольшое поселение русских поморов. По мнению академика Ушакова, именно выходцы из Кандалакши, русские и карелы сыграли большую роль в освоении вод и прибрежных территорий Кольского залива и зарождении города Колы. Это подтверждается, в частности, происхождением из Кандалакши одного из первых поселенцев Колы Филиппа Уса.

«В начале XVII века кандалакшанам принадлежало на Мурмане более 15 процентов промысловых изб» (И.Ф. Ушаков «Избранные произведения. Т.1).

Следовательно, во время появления Феодорита на Кольском Севере они как раз начинали осваивать те территории, куда направлялся подвижник. Преследуя разные цели, они двигались в одном направлении, и, очевидно помогали друг другу.

Кандалакшане были, несомненно, одними из первых русских зачинателей международного торжища в Кегоре, на северо-западной оконечности полуострова Мотки (Рыбачьего), при Вайде-губе, сравнительно недалеко от места, где возник позже Трифонов Печенгский монастырь. Кегор четко обозначен на голландской карте-гравюре того времени. В русской писцовой книге, составленной в 1608 году сказано: «Становище Кегоры, а нем 11 изб и 7 ский (погребов). Поименно названы все владельцы промысловых станов. Из одиннадцати изб семь принадлежало жителям Кандалакши». (И.Ф. Ушаков «Избранные произведения. Т. 1).

Возможно, Феодорит и прежде был знаком с кем-то из кандалакшан, еще по Соловецкому монастырю. Во всяком случае история его дальнейшей жизни указывает на то, что связь с жителями Кандалакши существовала все время пребывания Феодорита на Кольском Севере. Кандалакшские же промышленники, будучи богатейшими в то время на Мурмане, кроме того были еще и боголюбивыми православными людьми. Учитывая, что Семен Ус в 1582 году дал вкладом в Кандалакшский монастырь «судно удебное на Мурманском да и парус со всею снастью, да тысячу трески» (Ушаков), можно предположить, что и родители, воспитавшие такого сына, были не менее щедры, помогая утверждению Православия на Кольской земле. Вполне возможно, что Феодорит получил в Кандалакше существенную помощь.

Сопостник Митрофан

Добравшись до реки Колы, Феодорит обосновался в ее устье при впадении в Кольский залив. Еще не истребленная последующими поселенцами, и, как убеждают ученые, более обильная ввиду лучших климатических условий того времени растительность, в избытке предоставляла материал для строительства, а богатый жизненный опыт, полученный в Шуе у Зосимы, наконец-то нашел применение. Феодорит построил келью, обосновался, кормился, занимаясь рыбной ловлей (очевидно, со снастями помогли кандалакшане).

Вскоре произошла встреча, которая во многом повлияла на всю его дальнейшую жизнь. Он встретился со старцем Митрофаном, будущим преподобным Трифоном Печенгским. Многие из исследователей пытаются опровергать эти сведения, приводя как главный аргумент возраст преподобного Трифона. Курбский, мол, в жизниописании Феодорита называет Митрофана «старцем». А если считать Митрофана Трифоном Печенгским, то он годами он никак не подходит к такому «званию».

Действительно, Трифон родился в 1495 г. вблизи г. Торжка, в семье священника. При крещении получил имя Митрофан. С детства полюбил церковную службу, был очень набожен. Услышав однажды Голос, призывающий его оставить отчий дом и отправиться в дальние края просвещать не ведающие Господа народы, около 1515 г. покинул Торжок и устремился на Кольский Север. Жил без крова и средств к существованию, скитаясь в устье Колы реки и в районе Печенги. Мы видим, что Митрофану (Трифону) на момент встречи с Феодоритом не более 25 лет. В нашем, современном понимании его действительно никак нельзя назвать «старцем». Но не будем торопиться с выводами.

Во-первых, представьте человека прожившего несколько лет на Севере без крова, бани, чистой одежды, без каких-либо бытовых удобств, без лекарств и врачей... При любых условиях такого человека по внешнему облику вряд ли кто-нибудь решился бы назвать «молодым».

Во-вторых, Феодорит повествует князю Курбскому о своем сопостнике того времени ок. 1556 года, и в это время Трифона, иначе как старцем он назвать не может. Трифон и, действительно, в это время является старцем, уважаемым учителем и наставником монахов своего монастыря. Он всячески отказывается от игуменства, вероятно, не признавая никакой официальной власти.

Кроме того, Курбский, по всей видимости, и во время беседы с Феодоритом, и при описании его жизни был настолько увлечен именно его личностью, что остальные сведения пропускал, как не интересующие его. Он даже имя старца, жившего с Феодоритом называет неуверенно: «Старца, помнится, звали Митрофаном».

Как видим, опровержения возможности их встречи не вполне состоятельны, а вся последующая жизнь обоих не только не опровергает, но напротив, подтверждает этот факт и убеждает в реальности его. Несомненно, эта встреча была полезна обоим, взаимообогатила их.

Районы, где подвизался Митрофан (Трифон) до встречи с Феодоритом, невольно наталкивают на размышления и о его связях с промышленниками из Кандалакши. Летом, когда собиралось торжище на Кегоре, весьма рационально было, при условии хороших заходов косяков промысловой рыбы ловить ее в районе Печенги и тут же продавать. Возможно, на лето Митрофан перебирался поближе к Кегорскому торжищу, рассчитывая на помощь соотечественников. И, если маршрут его перемещений не изменялся несколько лет, значит, надежды его были не напрасны. Кроме того, неизбежно общаясь и с лопарским населением, проживающем в этом районе, и, естественно участвующему в Кегорском торжище, он мог помогать общаться с русскими торговыми людьми, осуществлять более выгодные сделки, постепенно заслуживая их расположение, исподволь «нудя их к Православию». Практически во всех житиях и других вариантах жизнеописания Трифона Печенгского указывается, что первоначально он завязывал отношения с лопарями под видом торговли. Феодорит же, с его обширными знаниями в областях хозяйствования и торговли, способах длительного сохранения продуктов и солеварения, которые он, несомненно, приобрел на Соловках и в Шуе, с осведомленностью в ценах: как в Карельском Поморье, так и на Терском берегу, имеющий представление о промыслах этого края и взаимозависимости цен от результатов различных промыслов, явился для Трифона неоценимым наставником в этой области деятельности.

Трифон же, видимо, немало поведал Феодориту о быте и нравах местного населения, поделился опытом общения с лопарями. Возможно, даже знаниями языка своей будущей паствы. За четыре-пять лет регулярного общения он должен был при любых условиях накопить значительный словарный запас, вполне достаточный для обиходного общения.

Природа, в которой живет человек, независимо от его желания подчиняет его жизнь определенному циклу. Очевидно, и жизнь подвижников внешне мало отличалась от жизни других обитателей края. Скорее всего, зимовали они вместе, на берегу Колы, ловя треску в незамерзающем заливе, остающееся от бытовых забот время посвящая молитвенным бдениям и построением планов на будущее. Летом же расходились по своим подопечным: Трифон - в район Печенги, а Феодорит - через Имандру в Кандалакшу. На Имандре в районе Мончетундры существовало несколько лопарских поселений.

Церковь в Кандалакше

Безусловно, русское, поморское, православное население Кандалакши росло. И за счет естественного прироста населения: люди женились, у них рождались дети. И новоселы, очевидно, появлялись, продолжался приток населения на Север из Новгородской и Псковской областей. Да и лопарского племени оглашенных, наверное, немало было. Не только Феодорит проповедовал среди них Евангелие. Каждый русский, общающийся с лопарем был проповедником. А как православным жить без церкви? Ни ребенка крестить, ни жениться, ни покойника отпеть. Все из своего селения куда-то ехать надо.

Феодорит же, по всей видимости, был счастлив. Впервые, воистину отрешившись от мирской суеты, от борьбы различных религиозных и общественных группировок, он получил возможность жить так, как мечтал: служа лишь Господу и людям. Он изучал язык лопарей, пытался придумывать письмена, чтобы можно было занести лопарские слова на бумагу. Разрушая языковой барьер, с каждым днем все больше и больше местных жителей обращал он ко Господу. В Кандалакше строилась церковь. Но так как интересы кандалакшских промышленников распространялись в районы Колы и Кегора и на промыслах и торгу они проводили практически по пол-года, то назревал вопрос и о строительстве церквей и там.

В 1526 году наконец заканчивается затянувшееся, непонятное народу семнадцатилетнее межархиерейство Новгородской епархии. Семнадцать лет не рукополагали в епархии ни во диаконы, ни во священники. Семнадцать лет сиротела обширнейшая Новгородская волость без владыки. И вот, 4 марта 1526 года архимандрит можайского Лужецкого монастыря Макарий был возведен на кафедру Новгородской епархии.

В Кандалакше же в это время завершалась постройка храма. По всей видимости, случилось так, что вести о недавнем поставлении Владыки просто не дошли до этого отдаленного уголка Беломорья. Храм надо было освящать. И, находясь в неведении, послали ходоков не в Новгород, а прямо в Москву.

«Приехаша к Москве Поморцы и Лопляне с моря Окияна из Кандолажской губы, усть Нивы реки, из дикой Лопи, и били челом Государю, и просили Антиминса и Священников церковь свящати и просвятити их святым крещением, и Государь велел архиепископу Макарию послати из Новаграда от соборныя церкви, священника и диакона. И они ехавше свящали церковь Рождества Иоанна Предтечи и многих лоплян крестиша», - записал летописец в Ростовскую летопись под 1526 годом.

Именно в это время произвол новгородских даньщиков-дьяков на Мурмане значительно усложняет задачу Феодорита и Трифона, порождая недоверие у лопарей к русскому поморскому населению, и как следствие, к их вере. И хотя Василий III грамотой от 1530 года запретил самовольные поборы с лопарей и установил конкретный срок представления дани в Новгород - не позднее дня Благовещенья, былое доверие зарабатывать было совсем не просто. Возможно, даже сам Трифон ходил представителем от лопарей с жалобой на даньщиков, поскольку известно (по житию), что приблизительно в это время он был в Новгороде, испрашивая благословения у владыки Макария на строительство церкви на реке Мане. И уклониться от роли заступника в этой ситуации было никак нельзя. Необходимо было отстраниться от творящих беззаконие местных властей, чтобы не потерять паству.

Каменские лопари (становище Каменка на Поное) пришли в восточную часть Кольского полуострова («Теплый наволок», как они его называли. По-лопарски: «Нырьхт-ниярк») в 30 годы XVI века во время гонений на их веру («лыхте-верра») и поселились здесь, среди болот тайно, никому неведомо.

«Только один человек, «святой Сергий» жил на озере Юроозеро, которое и теперь называется его именем Сергозеро. Этот святой человек предупреждал каменчан о готовящихся на них набегах с Терского берега для обращения их в православную веру» (Записано от лопарей верхнекаменского погоста В.В. Чарнолуским).

Другая версия этого рассказа сообщена Капитоном Федоровичем Вопияшиным. По его сведениям, «святой Сергий был русский, варзужанин, он жил «во пустыне»; заботился о просвещении саамов. (Чарнолуский В.В. Материалы по быту лопарей - Л., 1930).

Этого «святого Сергия», пожалуй, можно идентифицировать с Семеном Вянзиным, одним из первопоселенцев Колы, Впоследствии ставшим игуменом Сергием и основавшим около 1582 года вблизи Колы монастырь Петра и Павла. Еще одна, более поздняя запись дает основания полагать, что с монастырем Сергея Вянзина постигла неудача вслед за его предшественником, Феодоритом. В писцовой книге 1608 года читаем: угодья «по матерому берегу и по острову по Гяркетикам... за Куземкою Поповым да за старцем Сергием Вянзиным». Здесь старец Сергий предстает уже как частное лицо.

«Сергий - камнем» на Мурмане называли пограничный камень, разделяющий земли «российских лопарей греческого исповедания Нявдемского погоста до межи королевско-датских финмарцов (жителей Финмаркена - северной провинции Норвегии). До разделяющего Сергии каменя 200 верст от города Колы сухим путем. «Кто такой Сергий, можно только гадать. Возможно им является один из первооснователей Колы, по словам голландца Симона ван Салингена, «известный в ту пору... Сергий Вянзин, строитель монастыря Петра и Павла в Мальмусе (Коле)», - считает академик И.Ф. Ушаков.

Русский народ, его правительство и духовенство как составные части единого целого, всегда сочетали в себе непримиримость к «своим» вероотступникам и предателям и лояльность к вере и обычаям иных народов. От светской и духовной власти государства российского неоднократно в разные времена исходили документы, призывающие поощрять иноверцев, принявших христианство, но никогда ни церковь, ни государство не призывали крестить огнем и мечем ни народы, входящие в Россию, ни сопредельные государства. Россия вступала в боевые действия по религиозным мотивам только в том случае, если надо было защитить взывающих о помощи единоверцев от посягательств противника.

Эта черта характера, национальной русской психологии, воспитанная вековыми традициями православного христианства, так глубоко укоренилась в нас, что русский человек, независимо от того, верующий он или нет, уже и не задумывается: почему ему наказать своего ребенка легче, чем чужого и поссориться с братом или даже родителями проще, чем с незнакомым прохожим.

Феодорит и Трифон вновь терпеливо взялись за дело просвещения.

Кола. Тулома. Печенга

Свидетельством следующей победы подвижников является запись в Софийской летописи за 1532 год: «Тое же зимы приехаша в Великий Новгород лопляне с Мурманского моря, с Колы-реки, с Тутоломи (Туломы), и били челом государеву преосвященному Макарию и просили антиминсов и священников церкви Божия свящати и самих просветити святым крещением. И боголюбивый архиепископ Макарий послал от соборныя церкви святей Софии священника и диакона, и они, ехавши церкви Божия свящали, Благовещения Святей Богородицы да чудотворца Николу в Филиппов пост, и самех многих крестиша...».

Почему Кольская церковь была освящена именно в честь Благовещенья? Как упоминалось выше, буквально накануне грамотой Василия III лопарям устанавливался срок уплаты дани в Новгород: не позднее Благовещенья. Еще в 1496 году государев посол Григорий Истома подметил, что лопарский народ более всего ценит независимость: «Заплатив же годовую подать, они хвалятся, что никому ничего не должны и что они независимы». Обязательность лопарей неоднократно отмечается в письменных исторических источниках. Лопарям не боялись давать взаймы. Как правило они отдавали в срок и сполна. Учитывая эти особенности лопарского национального характера, можно было быть уверенными, что на Благовещенье все лопари будут в приподнятом расположении духа, а это будет способствовать празднику и многолюдной радостной службе в церкви.

Кроме того, именно в середине марта приходили в Колу промышленники из Кандалакши и других районов Беломорья. Зарождалась хорошая традиция: отпраздновав Благовещенье уйти на промысел. Для тех, кто приходил из районов, где не было церквей, - это была единственная возможность исповедоваться и покаяться перед выходом в море.

В эту церковь пришли в 1591 году уцелевшие после шведского разбоя монахи Трифонова Печенгского монастыря и именно вокруг нее образовали Кольско-Печенгский монастырь. Простояла она до 1611 года.

Была построена и вторая церковь, - приходская, теплая. Во имя любимейшего рыбаками, воистину поморского святого Николая Угодника

На Филиппов пост, когда на Мурмане тьма и непогода, посланный из Новгорода архиепископом Макарием священник домовой (крестовой) церкви, иеромонах Илия с диаконом прибыли в Колу. Необходимость предпринять это нелегкое путешествие в такое, не располагающее к передвижению время, была вызвана тем, что лишь в этот период можно было наверняка застать лопарей в своих становищах.

Трифон же находился в это время в Печенге. Видя успехи своего сотоварища и следуя его примеру он, по всей видимости целиком погрузился в работу, готовясь к предстоящему освящению церкви, крещению лопарей и своему пострижению. Сколько событий надвигалось одновременно! И вдруг, чудесным образом он ощутил позыв: идти в Колу. И «прииде преподобный в волостку Колу и там Божиим строением нечаемо обрете иероинока, именем Илию, и взяв с собою паки прииде на реку Печенгу».

Итак, иеромонах Илия освятил первые церкви на Кольском Севере, крестил лопарей и постриг в монахи самого Трифона Печенгского. А случилось это, по монастырскому преданию, 1 февраля 1533 года.

Видимо, по возвращении Илии в Колу в Никольской церкви начались регулярные службы. Как сообщается в «Архангельском патерике»,  «первый и единственный священник в Коле стал быть 6 декабря 1533 года» (источник информации не оговаривается). Кто был этот священник, доподлинно мы не знаем, но известно, что примерно в это время начал служить в Коле «белый поп Иоанн», после смерти новорожденной дочери и жены ушедший к преподобному Трифону и постригшийся в иеромонаха Иону, ставший впоследствии первомучеником при разорении монастыря.

В этой церкви служил, сменив Иоанна, а возможно, и какое-то время сослужил ему «пресвитер с Керетския веси» Василий - преподобный Варлаам Керетский.

А своего крестового священника Илию архиепископ Новгородский Макарий еще дважды отправлял на Север, как уже имеющего опыт общения с языческими племенами. Поголовно окропляя всех жителей святой водой, приготовленной лично святителем в храме Святой Софии, прошел он по Чудской, Ижорской, Корельской волостям Новгородской епархии до самой «до лопи до дикие». Примечательно то, что в этих походах Илию сопровождали двое «боярских детей», один из которых был Васюк Палицин, в монашестве - иеромонах Варлаам, родной дядя нашего Аверкия Палицина - первого воеводы Колы в 1582 году. В дальнейшем и Аверкий примет постриг, став Авраамием Палициным, келарем Свято-Троицкого монастыря, пламенным патриотом и защитником Руси в Смутное время.

На этом Феодорит завершает свою первую проповедь христианства на Кольском Севере и возвращается «во вселенную», в Новгород, где приходит к владыке Макарию.

Н.М. Карамзин сказал о Феодорите: «он... имел славу крестить многих диких лопарей; не убоялся пустынь снежных; проник во глубину мрачных хладных лесов, и возвестил Христа Спасителя на берегах Туломы; узнав язык жителей, истолковал им Евангелие, изобрел для них письмена... просветил Божественною верою без насилия, без злодейств, употребленных другими ревнителями христианства в Европе и Америке, но единственно примером лучшего». Эти слова можно смело отнести и к Трифону, и к иеромонаху Илии... И ко всему русскому духовенству.

Возможно, первое время после описанных событий Феодорит и Трифон продолжали сотрудничать, направляя совместные усилия на основание монастыря, но судя по дальнейшему развитию событий, можно прийти к выводу, что при существовавшем между ними различии взглядов на организацию иноческой жизни ни о какой общей деятельности на основах равноправия речи быть не могло.

Принимая законный приоритет Трифона на право обустраиваться по-своему в Печенге, но лелея свою юношескую мечту о ските по уставу Нила Сорского, к модели которого в планах Феодорита странным образом добавлялись масштабы Соловецкого монастыря, он покидает своего сотоварища, отправляясь искать средства для воплощения своей мечты в реальность.

Феодорит не мог не видеть перспектив развития этого края как мощного торгово-промышленного узла и того, что монастырь, основанный в районе Кегора, Печенги или Колы должен бы был занять в экономике области главенствующее положение, подобно Соловецкому в Беломорье. Но у Феодорита не было никакого опыта строительства с нуля, с ровного места. Представляя вместе со своим учителем Зосимой интересы уже сложившейся экономической системы Соловецкого монастыря в Шуе, Вирме, на Суме, он располагал значительным капиталом и потому его не очень обременительные торговые операции приносили монастырю значительную прибыль.

Трифон же подобного опыта не имел. Он был гораздо менее образован, но более практичен. И те действия, которые Феодориту могли казаться нерациональными и медлительными, для Трифона были нормой. Возможно, такое неспешное, размеренное отношение к строительству и обустройству и уберегло его монастырь от разрушения и забвения, позволив основательно заложить крепкий фундамент на века, тот фундамент, что удерживает монастырь по сегодняшний день.

Феодорит, по всей видимости решил искать кардинальное, быстрое решение. Для этого ему необходим был «стартовый капитал». Он отправился на поиски.

Кандалакшские промышленники, регулярно бывающие в Коле вряд ли могли ему оказать существенную помощь. Они уже и так были изрядно истощены строительством нескольких церквей на Мурмане.

Но не только в материальной, финансовой помощи нуждался Феодорит. Годы жизни его близились к 60. В этом возрасте люди обычно уже подводят какие-то итоги. А что он свершил, кем стал? Он фактически не состоялся даже как заурядный священник. Иеродиакон. Даже службу в церкви полноценную самостоятельно не отслужить. А то, что он совершил на Мурмане как проповедник, конечно, не шло ни в какое сравнение с подвигом Стефана Пермского. Монастырь основывать? Но он ведь даже в монахи никого постричь не может. Был, конечно повод у него впасть в уныние. Хотелось, наверное, попасть на хорошую службу, поисповедоваться мудрому батюшке... Возможно, томила тоска по братии. Даже не по общению, а по ощущению общности, по ощущению общего дела. По складу характера Феодорит, несомненно, был идеалистом.

Наверное, его огорчало, когда он замечал, что не только лопари перенимают от русских православие, но и русские попадают под влияния их суеверий. Взаимопроникновение культур неизбежно при их тесном сосуществовании. Лопарско-поморские отношения породили чисто мурманский обряд: «крестование». «Угодит в чем-нибудь, понравится чем-нибудь, угостит хорошо или даст выгодную плату за промысел давний лопарский знакомец-помор - лопарь не замедлит предложить ему «покрестоваться», то есть обменяться крестами, сделаться крестными братьями. Лопарь, по совершению обряда обмена крестов, дарит «крестовому» все, что у него есть лучшего... Крестовый русский в свою очередь должен отдарить, чем может своего крестового брата - лопаря» (С.В.Максимов) Это то еще бы ничего. Но ведь и камням лопарским тоже поклонялись порой. Правда, без веры. По суеверию. Но все-таки...

Григорий Истома описывал такой пример Сигизмунду Герберштейну: «когда судно достигло Святого Носа, в районе скалы «гора Семь» (видимо, Семь островов) противные ветры не позволили следовать дальше. Кормщик сказал, что надо умилостивить «скалу», чтобы продолжить плавание. Истома попрекнул морехода за пустое суеверие. Через четыре дня подул попутный ветер, при этом кормчий признался, что ночью он тайно взобрался на утес и насыпал на камень овсяной муки, смешанной с маслом.

Как правило, куда бы ни забрасывала судьба монаха, где бы он ни бродил, умирать он приходит в тот монастырь, где постригался. Туда же рвется его душа, когда ему плохо.

Наверное, в пути с Мурманской земли в Новгород Феодорит не миновал Соловки и Шую.

Новгород. Макарий

В больших делах мелочей не бывает. В 1533 году из-за маленького прыщика «на стегне» вскочившего во время охоты, после почти тридцатилетнего правления умирает великий князь Василий III, оставляя Россию сыну - трехлетнему младенцу Иоанну на руках юной жены Елены Глинской. Умирая долго и мучительно, не от раны, полученной в бою, а от постыдной болячки, непонятно почему переполняющей гноем все его тело, этот твердый, властный правитель страдал не только от невыносимой боли, но и от сознания того, что не сможет уберечь ни жену, ни наследника, ни саму Россию от грядущего произвола могущественной знати.

Дела церковные, духовные после собора 1531 года на Максима Грека и Вассиана Патрикеева отходят на задний план, а в свете ожесточенной борьбы за власть при дворе, кажется, вовсе не представляют ни для кого интереса.

Последнее публичное выступление Патрикеева, как и все предыдущие, напоминает фарс. 11 мая 1531 года на состоявшемся Соборном суде Вассиану Косому был предъявлен целый ряд серьезных и обоснованных обвинений, ни одно из которых он не смог отвести, и ни в одной из своих вин не раскаялся. Его ответы Собору –  это тупое упорствование в своих заблуждениях, абсолютно лишенное логики как с позиций человека Православного, так и просто здравомыслящего. Громко хлопнув напоследок дверью, он незаметно уходит с политической арены, из духовной жизни страны, а затем и вообще из жизни. Максим Грек, привлеченный к этому же суду, частично кается в своих и даже Патрикеевских ошибках, и продолжая проситься на Афон трудиться над писаниями и переводами.

В Москве царский двор вновь кипит борьбой боярских группировок за власть, не обращая никакого внимания на малолетнего Иоанна, кажется, порою даже забывая о его существовании...

По всей видимости, до того, как явиться к владыке Макарию в Новгород, Феодорит попутно посещает и Соловецкий монастырь и Кирилло-Белозерский. Встречает там все в той же пустыни старца Порфирия, с которым подвизался здесь же два десятка лет назад. Много интересного о себе и о Москве мог поведать ему старец. В 1521 году, когда Феодорит на берегу Колы сопостничал с Митрофаном-Трифоном, «... был... Порфирий привлечен из пустыни насилием, по велению великого князя (Василия III) на игуменство в Троице-Сергиевский монастырь», а через два года, в 1523, Василий III обманом заманил в Москву последнего удельного князя Василия Шемячича, внука Дмитрия Шемяки. Шемячичу обещали неприкосновенность, но он был схвачен и заточен.

Игумен Троицкий Порфирий открыто ходатайствовал за гонимого князя, прогневал государя, и, сложив с себя одежду игуменскую, удалился в лесную пустыню на Белоозеро. Но государь, обманутый клеветою, велел вернуть его в Москву. Его оковали и поручили истопнику Павлу. Жена истопника скрыла Порфирия и намеревалась дать ему свободу. Не обнаружив узника на месте, истопник Павел хотел зарезать себя ножом, но Порфирий вышел из укрытия, сказав: «се я, твори со мною волю государеву». Василий, тронутый его великодушием, немедленно отпустил его. (по Карамзину. Т.7, гл.3, стр.76).

Быть может, послушав исповедь старца, и задумался Феодорит: а так ли безнадежна судьба его? Не страшнее ли оказаться как Порфирий при дворе? Где больше власти, там больше зла и несправедливости и поди, разберись, кто из них прав, кто виноват, чью «правду» принять... А в стороне не останешься.

Наверное и Порфирий успокоил Феодорита, приободрил его, убедил в правильности избранного пути, возможно, и позавидовал. Слегка. Белой завистью.

Видимо в это же время Феодорит знакомится и со старцами Артемием и Сергием Климиным.

По прибытии Феодорита в Новгород архиепископ Макарий рукополагает его в иеромонахи. Мало того, просит стать своим духовным отцом.

Оказывается, что совершая вроде бы, как казалось ему самому, ничем не примечательные поступки, обрел Феодорит в суровых Кольских пустынях и благость, и спокойствие, и духовность.

Владыка Макарий еще сыграет свою роль и в судьбе Феодорита и в судьбе всей страны, став митрополитом всея Руси. Став наставником и воспитателем юного государя до самой своей смерти, умел он верно направлять Иоанна и сдерживать его порывы. Традиционно в качестве воспитателей указывают в основном на Селивестра и Адашева, искусственно умаляя роль Макария и первой жены Грозного, Анастасии, наставляемой митрополитом, Василия Блаженного, глубоко почитаемого царем и царицей.

Около двух лет живет рядом Феодорит с владыкой Макарием, думается, извлекая немало полезного из этого общения. Они почти ровесники. Макарий родился ок.1482 года в Москве, в семье благочестивых родителей. Мирское имя - Михаил. Род не отличался знатностью. Отец Михаила, Леонтий вскоре умер, а мать постриглась в инокини с именем Евфросинья. Михаил удалился в монастырь Пафнутия Боровского, где и постригся с именем Макарий. С 15 февраля 1523 г. по 4 марта 1526 г. – архимандрит можайского Лужецкого монастыря. В декабре 1526 г. ездил в Тихвин, где находился тогда Василий III Иоаннович, молились о чадородии. Уехав в Новгород, Макарий сделал крупный вклад, благодаря которому между 1526 и 1542 г.г. в можайском Лужецком монастыре был построен каменный собор и трапезная с храмом.

С возведением на кафедру Новгородской епархии, Макарий проявлял большую заботу об образовании, устроении монастырской жизни, просвещению чуди и лопарей. Развивал книжное дело, содержал при себе многих писцов переводчиков и богомазов, сам будучи хорошим иконописцем. Особое внимание уделял составлению житий и установлению памяти местных святых. По его благославлению племянник Иосифа Волоцкого Вассиан Топорков работал над исправлением Синайского патерика, составлял Волоколамский Патерик и Хронограф.

В 1529 году святитель Макарий принимает на себя труд собирания и систематизации агиографического года и сведение его в единый корпус Четьи Миней. Этот труд занял 12 лет.

В 1534 году случается переломное событие, повлиявшее на формирование отношений Макария с Иоанном IV и как следствие –  на внутреннюю политику и организацию Русской Православной церкви. Великий князь Иоанн Васильевич (будущий Грозный) с правящей в то время матерью - Еленой Глинской пригласили его к сбору денежных пожертвований для выкупа русских пленников. Макарий немедленно собрал 700 рублей с многочисленных монастырей своей епархии и отправил в Москву 22 ноября. Вслед за этим был приглашен в Москву и представлен Государю и правящей матери. 10 января1535 года, во время представления в Москве, он поднес Иоанну и матери многие дары, и затем на протяжении 18 дней через день бывал у государя. Он ходатайствовал о многих лицах, находившихся в опале. Иоанн многих помиловал и, одарив ходатая, с честью отпустил в Новгород.не прихода Феодорита в Новгород Макарий в Москве возглавлял выборы и поставление нового всероссийского митрополита, которым стал настоятель Троице-Сергиева монастыря игумен Иоасаф.

Как видим, в лице Макария Феодорит обретает могучего и влиятельного покровителя, близкого к самому государю.

В Новгороде к нему идут и идут люди. Слухом земля полнится. Видимо многие знают, что он благосклонно принят Владыкой. Возможно, знают и то, что Феодорит стал духовником Макария. А разве архиепископ себе какого попало духовника изберет? Нет, должно быть в нем что-то особенное. Вот и идут, жаждущие исцеления и прокаженные и отчаявшиеся и заблудшие. Идут и получают и исцеление и спокойствие и добрый совет, потому, как верят, что получат, а каждому дается по вере. Несомненно, навещают его и знавшие прежде по Шуе купцы, торговые и промышленные люди. Интересуются торговыми отношениями на Мурмане, ценами, перспективами. Узнав, что Феодорит собирается устраивать монастырь в Коле, несомненно проявляют интерес, пытаются завязать деловые отношения.

Побывав в Кирилловом монастыре, побеседовав с новгородцами, Феодорит не мог не обратить внимания на возросший интерес к Северу, особенно к Беломорью. Кириллов-Белозерский монастырь уже не скрывал своих претензий на промысловые семужьи районы в Варзуге, Умбе, Порье Губе, Керети. Зорко посматривали на Север и купцы. Но зато ситуация располагала к сбору средств на устройство монастыря в Коле.

Два года провел Феодорит, очевидно, курсируя между Новгородом и Кирилловым монастырем, точнее пустынями Порфирия и Артемия. У него было много свободного времени, богатая архиерейская библиотека Софийского собора. Мудрые собеседники. По всей вероятности в это время он занялся созданием лопарской азбуки, переводом Священного Писания на лопарский язык, начал писать «Историю Карелии».

Вообще, сам Кириллов-Белозерский монастырь этого периода превращается в выездную молельную резиденцию знати. В самом монастыре, в среде «простых» пострижеников был наведен строгий общежительный порядок. Вспоминая на Стоглавом соборе одну из своих детских поездок на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь, Иоанн III рассказывал, как, опоздав к ужину, позвал подкеларника и начал требовать для себя стерлядей и другой рыбы. Подкеларник же ему отвечал: «Мне о том приказу не было, а о чем был приказ, то я и приготовил к ужину; государя боюся, а Бога надо бояться еще больше». Но богатые и знатные князья-«монахи», укрывавшиеся в монастырях от государева гнева, бесчинствовали, соблазняя братию и позоря монастыри.

В это же время были построены (еще на вклад великого князя Василия) две каменные церкви Иоанна Предтечи и Архангела Гавриила.

Заточен и содержался под стражей в монастыре «победоносный воевода» Иван Михайлович Воротынский (родоначальник русской пограничной службы, автор первого «Устава пограничной службы»).

В пустынях же старцев, разбросанных в окрестностях монастыря, все то же брожение умов и полуеретическое вольнодумство. Дух «умного делания», который пытался привнести в скитническую жизнь Нил Сорский, так и исчез вместе с ним, не прижившись здесь. Сам процесс «умного делания» оказался до того индивидуален и труднообъясним, что практически не был перенят у Нила Сорского. Те мнимые «продолжатели», что выступали за лишение монастырей земельных владений, да «мудрствовали лукаво» на светский манер ни в коей мере не могут считаться продолжателями дела преподобного.

Говорят, что в споре рождается истина. Спор между «осифлянами» и «нестяжателями» никакой истины не породил, но породил две беды. С одной стороны «стяжательные» монастыри действительно начали соответствовать этому названию, закабаляя крестьян, с акульей прожорливостью гоняясь за лакомыми кусками многообещающих территорий, расположенных порой за много сотен верст от самого монастыря. Игумены монастырей с гордостью похвалялись друг перед другом площадями земли и количеством душ, принадлежавших монастырям. Быт и хозяйственная деятельность захлестывали духовность. С другой стороны появилось множество лже-скитников. В первую очередь это были князья и бояре, бегущие от опасностей жизни при дворе. Но и люди «низшего» сословия нашли себе путь «ко спасению от мира». Человек селился в лесу, занимался каким-нибудь промыслом, кормя себя и не помышляя о духовной деятельности. Некоторые, кроме того, время от времени выходили в селения, собирая милостыню на вымышленные «богоугодные» мероприятия, присваивая все собранные средства.

Видя все эти нестроения, Феодорит разрабатывал устав для своего будущего монастыря. Религиозный идеалист и утопист, он хотел объединить лучшие черты общежительного монастыря с нестяжательными принципами скита.

В 1541 году он «приемлет... немало серебра, и, очевидно, благословленный своим «духовным сыном» новгородским архиепископом Макарием) с «некоторыми другими» возвращается в Колу».

Троицкий монастырь в Коле

По прибытии в Колу Феодорит «ставит церковь во имя Пребезначальной Троицы, и, собрав братию, дает им устав». Наверное, именно в это время он предпринимает попытки обучения лопарей письму и чтению на родном языке.

У русского человека средневековья было особое, благоговейное, во многом отличное от сегодняшнего отношение к слову, к книге. Само смысловое наполнение понятия «слова» для нас сегодня соответствует средневековому «глагол». А средневековое «слово» как «логос» мы на сегодняшний день даже как понятие утратили.

Феодорит понимал, что для существования народа как национальной общности, ему необходима письменность. Человек должен на одном языке думать, говорить с Богом, писать свою историю, общаться.

Равноапостольные Кирилл и Мефодий подарили русскому духовенству хорошую православную традицию: просвещать народы, не отнимая их языка и культуры. Этим путем следовал Стефан Пермский. Продолжателем его дела, очевидно, считал себя Феодорит. В понимании русского человека народ невозможен без своего языка. А при жизни Феодорита «народ» и «язык» были одним понятием. Помните, еще даже у Пушкина: «слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык(!)».

Письменное слово, привнесенное в народное сознание, это не только гарантия памяти проповедуемого учения. Слово само по себе имеет мистический, сакральный смысл.

В Евангелии от Иоанна мы читаем: «Вначале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог». Иисуса Христа мы называем Богом Слово. Действительно, что более наглядно являет нам Божественный принцип триединства, чем письменное слово?

Это:

Слово –  символ; «буква».

Слово – звук; произнесенное слово.

Слово - это бессмертие. Человек может произнести слово и мы услышим звук, - признак присутствия, существования слова. Человек может слово написать и мы прочитаем его. Даже если слово не сказано, не написано и не прочитано, то это не означает, что его нет. Слово не зависит от времени. Оно бессмертно, пока есть язык, есть народ, который его понимает, пишет и читает его.

Сейчас уже невозможно узнать, на каком языке писал Феодорит свою «Историю Карелии». Очевидно, что занимаясь изучением народа, его бытом, языком и сказаньями, что было необходимо для написания «Истории», Феодорит часто и на большие сроки отлучался из монастыря. Вероятно, в своих путешествиях по лопарским становищам, Феодорит продолжает проповедовать Слово Божие и крестить лоплян. Курбский указывает, что Феодоритом были явлены «великие чудеса и знамения, яко глаголет божественный Павел: «суть знамение не для верующих, а для неверующих». Эту фразу следует понимать так, что какое-то необычное природное явление было вызвано им, либо свершившись само, помогло Феодориту убедить лопарей в истинности православной веры. Действительно, в 1542 году Соловецкие летописи отмечают в наших краях сильное землетрясение, явление крайне редкое в Мурманских краях, способное поразить воображение обывателя. Землетрясение могло служить весьма убедительным аргументом в доказательство любых слов.

Отдавая свои силы всецело просвещению лопарей, Феодорит как игумен не мог вполне обеспечивать строгий контроль за настроениями и веяниями в среде монастырской братии. Устав монастыря был действительно очень строг. Он не позволял использование наемного труда и владения землей. Иноки жили общежитием, то есть постоянно: на службе ли, на работе, на отдыхе, каждый был у всех на виду. Существовала, кроме этого, целая система ограничений. Как и на Соловках, на территории монастыря не должно было быть не только женщин, но и скотины женского пола. О употреблении спиртного даже и речи быть не могло. Феодорит, по словам Курбского вообще никогда в жизни его не пробовал и был непримиримым борцом с пьянством, особенно в монашеской среде.

В 1548-1549 годах по Русскому Северу прокатился голод. В эти годы по всей Двинской земле, традиционно снабжавшей Мурман рожью, был недород. «Людей с голоду мерло много», - отмечается в Двинской летописи. Даже на богатом Терском берегу многие зажиточные поморы позакладывали свои луки, а некоторые даже избы и орудия лова.

Оголодавшая братия Кольского Троицкого монастыря восстала на своего игумена, считая его виновным во всех бедах. Тем более перед их глазами был пример Трифонова Печенгского монастыря, где монахам жилось намного вольней и сытней.

Жестоко избив почти 70-летнего старца, они изгнали его не только из монастыря, но и из пределов Колы. Феодориту ничего не оставалось делать, как идти в Кандалакшу, не раз уже привечавшую его.

Братия же его монастыря, вскоре, забрав имущество, иконы и книги, в том числе и труды Феодорита на лопарском языке, перебралась из Колы на Печенгу, к Трифону. Возможно, поэтому некоторые исследователи считают годом основания Свято-Троицкого монастыря в устье Печенги 1550 год.

Утеря писаний Феодорита, конечно, невосполнимая потеря. Не прижилась среди лопарей ни его азбука, ни переведенное на лопарский язык Евангелие. Но это не вина Феодорита. Это беда лопарского, или, как сейчас говорят - саамского народа.

Собор на Матвея Башкина

В Кандалакшском монастыре по всей видимости, им же и основанном, Феодорит игуменствовал два года. Этот монастырь действительно «нестяжательный», «безвотчинный». Но это не столько по желанию Феодорита, сколько по причине «расхватывания» угодий неместными монастырями. Своими владениями в окрестностях Кандалакши обзаводятся и Соловецкий, и Николо-Корельский, и Кирилло-Белозерский, и Кольско-Печенгский монастыри. Скупают промысловые угодья и частные владельцы из карельского Поморья. Феодорит уже понимает сам нелепость существования монастыря без своего хозяйства. Потому, будучи архимандритом в Суздале, хлопочет о пожаловании Кандалакшскому монастырю окрестных угодий.

Влиятельные покровители в лице митрополита Макария и князя Курбского, заботясь о месте покойной старости Феодорита, ходатайствуют о его поставлении архимандритом в Спасо-Евфимиев Суздальский монастырь. Что и происходит в начале 1551 года.

В 1501 году этот монастырь пострадал от пожара, но затем по милости Василия Иоанновича и Ивана Грозного был приведен в цветущее состояние.

Но и здесь строгость и требовательность Феодорита вызывает недовольство братии. Не нашел поддержки Феодорит и у епископа Суздальского и Торусского Афанасия (князя Палецкого), до своего рукоположения во епископы бывшего игуменом Кирилло-Белозерского монастыря (с 1537 по 1551 год), и имевшего как с Порфирием и Артемием, так и с Феодоритом старые счеты (Феодорит обличал Палецкого в сребролюбии и пьянстве). Встреча давних противников тут же переросла в открытый конфликт.

В том же, 1551 году, вероятнее всего по рекомендации митрополита Макария с подачи Феодорита, старец Артемий был вызван в Москву как кандидат на игуменство в Троицком монастыре. Царь велел остановиться ему в Троицкой обители, а Сильвестру «поиспытывать его». Сильвестр нашел, что Артемий «имеет довольно книжного учения и исполнен доброго нрава и смирения». То есть, поручился за него. Артемий был поставлен во игумена в Троице. Но вскоре священник придворного Благовещенского собора Симеон доложил Сильвестру о замеченных «духовных изъянах» белозерского старца Порфирия, нередко бывающего в Москве и беседовавшего с ним. Порфирий же слыл учеником Артемия. Сильвестр сам побеседовал со старцем, и убедившись в том, что он «от Писания говорит недобро», срочно доложил об этом царю. В связи с этим царь имел беседу с Артемием и приметил «вся слабостная учения» Порфирия и в его учителе. Никаких репрессий не последовало, но, видимо ощутив окружающее его недоверие, Артемий скоро оставил игуменство «за свою совесть» и отошел в пустыню.

В 1554 году собирается в Москве судилище по обвинению Матвея Башкина в ереси и белозерских старцев, с которыми сопостничал Феодорит, и епископа Суздальского, и самого Феодорита. Ничего хорошего это не предвещало.

А началось все с пустяка. Всему виной был Иван Михайлович Висковатый, государев дьяк Посольского приказа, таланты которого, подчеркивая одну маленькую особенность, отмечали многие иностранцы, общавшиеся с ним. Составитель «Ливонской хроники» Бальтазар Руссов, к примеру, писал так: «Иван Михайлович Висковатый - отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве: его уму и искусству московита, ничему не учившегося, очень удивлялись иностранные послы». Однажды государев дьяк, прогуливаясь по Красной площади, зашел в Благовещенский собор, где богомазы поновляли привезенные из Новгорода иконы. Во время пожара в Москве сгорело много икон. Сам митрополит Макарий чуть не задохнулся от дыма, спасая святыни из огня.

Ивану Михайловичу показалось, что богомазы пишут неправильно и он при стечении народа начал их ругать и поправлять, требуя следовать своим рекомендациям. Богомазы пожаловались митрополиту Макарию, а он, как известно, сам был изрядным мастером и знатоком иконописи. Макарий, раздумывая, как призвать к ответу раскомандовавшегося в его епархии чиновника, занимающего высочайшее положение и находящегося под личным покровительством государя, не тревожа до времени Иоанна Грозного, обратился к Сильвестру, в то время еще любимцу царя, непосредственно руководящему работами иконописцев. Кроме того, Висковатый заподозрил и вслух обвинил самого Сильвестра в связи с Матвеем Башкиным, человеком, явно нездоровым психически, но довольно состоятельным. Он происходил из мелкопоместных детей боярских, входил в «избранную тысячу», в третью статью. Странности его поведения давно привлекали внимание духовенства и двора. Он часто наведывался в монастыри и пустыни, беседуя с различными «мудрецами» и «людьми высокого духовного знания», после чего высказывал приводящие многих в недоумение суждения о вере и жизни, подозрительно вел себя на исповеди, нередко наставляя исповедующих его. Сильвестр дал указание священнику придворного Благовещенского собора Симеону присмотреться и к Башкину и к Висковатому.

Государев дьяк Висковатый, отчаянно желая отстоять свою правоту в этом споре, на соборном заседании во время обсуждения митрополитом и царем с каких образцов списывать иконы, возвысил голос, и обращаясь ко всем присутствующим, заявил: « Не следует изображать невидимое божество и бесплотных. Надобно писать словами: « Верую во единого Бога Отца Вседержителя Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым, а уж потом изображать по плотскому смотрению». Осаживая зарвавшегося вельможу, митрополит сказал ему, предостерегая: «Ты стал на еретиков, смотри не попадись и сам в еретики; знал бы свои дела, которые на тебе положены».

Висковатый, понимая, что попадает в нехорошую историю и чувствуя над собой контроль, решает выправить свое положение, очернив своих потенциальных обвинителей. Имея большой опыт участия в дворцовых интригах, он одним заявлением, пусть не обеляя себя, создает противостоящей стороне серьезные проблемы. « ...Башкин с Артемьем и Семеном в совете, а поп Семен Башкину отец духовный и дела их хвалит», - пишет он митрополиту.

О странностях Башкина уже было доложено царю. На него собирали материалы для Соборного суда, в которых фигурировали белозерские старцы Порфирий и Артемий. Но Артемий  был в недавнем прошлом «протеже» Сильвестра, а Башкин, действительно, «духовное чадо» Симеона.

Кроме того, Висковатый мог сводить с Башкиным какие-то старые счеты или решать застарелые земельные споры. У посольского дьяка были земельные владения в Переяславском уезде, а у его брата Третьяка - в Боровском, по соседству с землями Матвея и Семена Башкиных.

В сложившейся ситуации и Сильвестр и Симеон всеми способами пытались откреститься от этих компрометирующих их связей с «неблагонадежными». Они били челом Собору на дьяка Висковатого за то, что он оговорил их и подали «жалобницы», в которых излагали свои бывшие отношения с Артемием и Башкиным в выгодном им свете.

Взятый под стражу Башкин начал «бесноваться и извесив язык, долгое время кричал разными голосами и говорил непотребныя и нестройныя». Когда начались разыскания по делу Башкина, Артемия и Порфирия вызвали в Москву из белозерской пустыни, якобы «говорить книгами». Уже в Москве, узнав, что дело связано с Башкиным, они пытались вернуться в свою пустынь, но их силой вернули. Царь пытался вызвать и Максима Грека из Сергиевой лавры, но Максим, « подумав, что его считают с Башкиным, оскорбился и не поехал», проигнорировав даже царскую просьбу. Видимо, он был знаком с Башкиным и еще не забыл суда, где он был обвиняемым с Вассианом Патрикеевым. После этого царь отправил Максиму грамоту в которой, изложив суть Башкинской ереси, просил показать его «писание на нынешнее злодейство».

Собор открылся не позже октября 1553 года и продолжался и в следующем году.

Сначала разобрались с Висковатым и за то, что «вопил, и возмущал народ православный в соблазн и в поношение многим», он на три года был отлучен от Причастия, а первый год должен был вовсе стоять у входа в храм и исповедовать всякому входящему свои прегрешения, затем год стоять на службе лишь до литургии верных, а третий год стоять и с верными, но без причастия.

Материалы Собора дают представление об Артемии как о человеке умном, но дерзком.

«Митрополит говорит ему:

- Написал Матвей молитву к единому началу, Бога Отца одного написал, а Сына и Святого Духа оставил».

Артемий отвечал:

- Что ему досталось еще врать, ведь есть молитва готовая Манасиина ко Вседержителю.

Митрополит сказал на это:

- То было до Христова пришествия, а кто теперь так напишет к единому началу, тот еретик.

Артемий отвечал:

- Манасиина молитва в Большом Ефимоне написана и говорят ее».

Выдвинуть основательные и убедительные обвинения против Артемия Собору не удалось.

Свое отношение к Башкину как к слабоумному Артемий выразил следующими словами:

- Это Матвей по-ребячески поступал, и сам не знает, что делал своим самосмышлением: в Писании этого не обретается и в ересях не написано.

Бывший Ферапонтовский игумен Нектарий обвинял Артемия во многих богохульных речах ... причем слался на свидетелей: на троих пустынников Ниловой пустыни и на одного соловецкого старца (Феодорита); но на Соборе эти свидетели объявили, что от Артемия хулы на христианский закон и Божественное Писание не слыхали. Вследствие этого,... царь освободил Артемия от казни; но так как Собор нашел, что Артемий не оправдался в других обвинениях, то его присудили на заточение в Соловецкий монастырь, ... в молчательной келье чтоб богохульный недуг не распространялся от него; приставлен был к нему отец духовный, который должен был извещать игумена, истинно ли покаяние его; сам игумен должен был поучать его и в случае исправления позволить ему причаститься в смертельной болезни; книги ему иметь только такие, какие позволит собор (Соловьев «Ист. Гос-ва Российского»).

«Приговор о трехлетней ептимии Висковатому подписан Собором 14 января 1554 года. А через десять дней подписана митрополитом и грамота об Артемии в Соловецкий монастырь...Башкин был осужден ...22 декабря предшествовавшего года и привезен в Волоколамский монастырь (свт. Макарий).

На Соборе Феодорита особо рьяно обвинял архиепископ Суздальский и Торусский Афанасий. Феодорит был назван им «еретиком». В результате после Собора в 1555 году Феодорит был отрешен от архимандритства и сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, игуменом которого еще недавно был Афанасий, полагавший, что оставшиеся там ученики его отомстят Феодориту. Они, действительно, досаждали ему и 75-летний старец был вынужден обратиться к своим могучим покровителям. В результате целого ряда ходатайств Феодорит был отпущен из монастыря с разрешением «житьельствовать свободно, где захочет». После освобождения, очевидно не без участия Курбского, Феодорит поселяется в Спасо-Ярославском монастыре, рядом с родовым имением князя - Курбой.

В 1555 году Артемию удалось бежать из «строгого» заточения, после чего он скоро появился в Литве. Всем было ясно, что такой побег невозможен без влиятельных «соучастников». Но никому, даже игумену Филиппу (Филипп Колычев - будущий митрополит) не было поставлено это в вину. Прибыв сначала в Витебск, где уже находился Феодосий с своею чадью, Артемий не захотел разделять их образа мыслей и действий и удалился в Слуцк к православному князю Юрию. Проживая здесь, Артемий имел случаи познакомиться с разными важными лицами, православными и уклонившимися от ереси, и с самими даже ересеучителями, например, с Симоном Будным. Переписывался с ними, одних обличал, других вразумлял, третьих подкреплял и при своей начитанности своими сочинениями, равно как устными беседами, сделал весьма много для пользы Православия.

Посольство в Константинополь

В 1556 году от Константинопольского Патриарха Дионисия за милостыней в Москву пришел митрополит Евгриппский и Кизический Иоасаф. Иоанн Грозный, своей волей венчавшийся на царство в 1547 году, не обращался в Константинополь за патриаршим благословением, с одной стороны демонстрируя независимость, а с другой - боясь получить отказ. Ему предоставлялся удобный случай получить благословение патриарха а с ним и юридическое право на международное признание законности своей царской власти. Государь и митрополит решали трудную задачу. Им надо было выбрать посла, способного достойно представить Россию в Византии. Несомненно, важную роль сыграло отличное знание Феодоритом греческого языка. Но не только владеть языком должен был русский посол. Ему предстояли беседы с представителями византийского двора, изощренными в богословии. Надо было выбрать правильную линию поведенья, чтобы просьба не выглядела ни надменной, ни унизительной. Вероятно, окончательный выбор во многом зависел от мнения митрополита Макария. Мы помним, как потянулся он к Феодориту, впервые увидев его в Новгороде. Чем расположил он тогда к себе Новгородского владыку, одного из образованнейших людей в государстве, видевшего немало других отшельников и подвижников? Видимо, было в Феодорите нечто, заставлявшее людей верить ему и верить в него.

1 января 1557 года Феодорит с богатыми дарами, сопровождаемыми купцом из Вязьмы Матвеем Волковым в составе Константинопольского посольства был отпущен Иоанном IV из Москвы в Царьград. В эти дни находился Москве и Трифон Печенгский и именно в это время, перед отъездом Феодорита в Константинополь, состоялась их встреча с царем, описанная в житии преподобного. Кроме официальных поручений, Феодориту были даны и тайные. Одну из «тайных памятей предписывалось «изодрать в Смоленске», то есть, прежде, чем покинуть пределы Руси. В ней предусматривался вариант, если Патриарх не захочет сразу дать соборного благославления, а даст «грамоту обычную». Феодориту надлежало «заехати на Святую Гору и посмотреть Хилондаря монастырь, чин Церковный, и все строение монастырское... и все ли идет по чину церковному». Кроме того, « разведовати тайно, с кем Турецкий Султан в мире, и с кем не в мире, да в разговоре с Патриархом ненарочным делом повыспрашивать, какие у Турского Султана дела-умышления; да все что услышит, Феодориту то себе записывать, дабы сказати Царю и Великому Князю. А память сию держать у себя, да не ведал бы ее никто».

Действительно, в такие короткие сроки составить Собор невозможно. В обычной грамоте посланной с Феодоритом, Патриарх писал, обращаясь к Царствующему дому, что все подробности «исповедует вам преподобнейший священноинок Феодорит, и веру имейте ему, как самому духовнейшему молебнику и он сполна все расскажет своими устами». С Феодоритом также передал послание Царю и Митрополит Иоасаф, в котором, в частности, упоминает о том благоприятном впечатлении, которое произвел на патриарха и его окружение Феодорит: «молебник твой царский всеЮ что ты говорил ему, весьма духовно исправил и все с радостью это восприяли».

Касаясь главного вопроса - Соборного благословения, Иоасаф сообщает: «о том твоем царском деле соборовати не успели, и потом будет собрание архиерейское и твое царское дело и грамоты из собора пришлют... и дело твое царское совершится во всем».

Столь дальнее путешествие, длившееся почти год, было не простым для Феодорита: «многие на пути беды и труды подъял». В Константинополе он тяжко заболел и два месяца лежал в горячке. Саму же Патриаршью грамоту под заглавием: «Соборная грамота Православной Восточной церкви, утверждающая сан Царя за Великим Князем Иоанном IV Васильевичем» доставили из Константинополя в Москву все с тем же митрополитом Евгриппским и Кизическим Иоасафом.

Царь, довольный результатами посольства, щедро одарил Феодорита  тремястами серебренниками великими и собольей шубой, крытой аксаминтом (парчой), и предложил ему любую власть духовную, какую Феодорит хотел бы иметь. Феодорит отказался от всего, и лишь настойчивая просьба Иоанна «не бесчестить его сана царского» заставила старца принять 25 серебряных монет из 300 предлагаемых. Шубу принесли вслед за ним в келью. Феодорит ее продал, и все деньги роздал нищим.

Феодорит и Трифон

Между Феодоритом Кольским и Трифоном Печенгским существует какая-то удивительная, мистическая связь. В народной памяти многие их деяния смешались и наслоились так, что совершенное одним, нередко приписывают другому. Мы располагаем преимущественно косвенными свидетельствами их совместной деятельности и странствий по России. Тем дороже те редкие документальные свидетельства, которые доказывают это сотрудничество святых людей земли Кольской.

В 1920 году историк А.И. Андреев обнаружил среди актов Соловецкого монастыря «данную» 1569 года порьегубца Евсевия Букина Троицкому Печенгскому монастырю «строителю Феодориту с братьею, на половину требов по реке Порье».

«В навигацию 1565 года Печенгский монастырь начинает торговать с недавно организованной голландской Антверпенской компанией в лице ее представителя купца Винтерконига. Он загрузил в Печенге корабль семгой, треской и ворванью и отправил его на родину. Сам же, зафрахтовав в монастыре лодью с тринадцатью работниками, со своими товарами поплыл на Двину, намереваясь добраться до Москвы. Возле Териберского мыса судно захватили грабители. Винтеркониг был убит. Компания понесла большие убытки. В организации нападения подозревали английских торговцев, устраняющих конкурентов. (Английская компания, организованная после прохода Ченслера к берегам Северной Двины в 1553 году и установления отношений с Россией, получила жалованную грамоту от Иоанна Грозного на право беспошлинной торговли у города Холмогоры).

Еще не зная о случившемся, Антверпенская компания осенью 1565 года послала на Мурман еще два корабля. Один из них с закупленными товарами и печальным известием о судьбе Винтерконига возвратился в Нидерланды; другой корабль отправился на зимовку в Колу, которая состояла из трех крестьянских дворов». «Когда наш корабль, - рассказывает в своих записках Симон ван Салинген, - пришел в Колу, в ней было всего три двора, в которых жили: Семен Вянзин,... Филипп Ус и староста Мокроус и прочие. Все они, увидев судно, убежали в лес и много дней скрывались в нем, пока, наконец, не отыскал их монастырский штурман, приведший наше судно в Колу. Он объяснил им, что мы люди мирные, благочестивые, и так уговорил их прийти к нам». (И.Ф. Ушаков «Избранные произведения»).

Что же случилось? Какая трагедия постигла Колу. Почему обитатели жалких трех дворов в панике спасаются бегством, увидев подходящий корабль? Где две церкви, освященные в 1532 году? Где монастырь, основанный Феодоритом, или по крайней мере монастырские постройки: кельи, хозяйственные помещения? Пожар? Нет, скорее всего - набег морских разбойников, судя по реакции местных жителей. Но эти факты наводят на мысль, что, несправедливо считать годом основания города Колы 1556 год. В этом году, по всей видимости, разрушенная неприятелем Кола восставала из пепла.

Но если это нашествие не тронуло Печенгу и Кегор, значит, там были силы, способные дать отпор захватчикам. Какое-то воинское подразделение? Ополчение? Или сам Трифон, подобно Сергию Радонежскому, благословившему Ослябю и Пересвета допускал вооруженные действия братии против врага?

Продолжу цитировать И.Ф. Ушакова: «Коляне немедленно послали в Кандалакшу, где жили управители Российской Лапландии Василий Алексеев и Давид Конин, гонца с извещением о морском разбое, происшедшем у Териберского мыса. Царские наместники пригласили капитана корабля Корнелия де Мейера Симонсена к себе для подачи жалобы. Оставив корабль в ведении своего компаньона Эмина Ниландса, де Мейер отправился в Кандалакшу, где его снабдили проездной грамотой до Москвы. Однако, из Новгорода в Москву голландца не пустили. Во всем этом деле много неясного, но кажется, что и на этот раз не обошлось без происков англичан».

Действительно, неясного здесь много, но абсолютно ясно, что на Кольском полуострове в 1556 году уже существовала областная администрация, подчиненная Российскому правительству в лице государя Иоанна Грозного. Ясно, что эта администрация контролировала ситуацию на Кольском полуострове, была хорошо и своевременно информирована о событиях на подчиненной территории и имела инструкции, как поступать с ограбленными иноземными купцами, а следовательно такие случаи не были редкостью. Это - целая система управления, которую создавали явно не в 1556 году, а гораздо раньше.

«Весной 1566 года Антверпенская компания отправила на Кольский Север два корабля. В качестве бухгалтера с ними прибыл голландец Симон ван Салинген. Сюда же вскоре пришел корабль, зимовавший в Коле Он вернулся незагруженным, так как в Коле не нашлось товаров для продажи голландцам. Зато в монастыре и в Кегоре промысловых продуктов было предостаточно. Салинген наполнил три голландских корабля рыбой и салом, отправил их в Нидерланды, а сам с оставшимися товарами и деньгами на двух русских лодьях прибыл в Колу. Здесь он встретил возвратившегося из Новгорода Корнелия де Мейера, который рассказал о трудностях и всяких препятствиях, которые чинились ему в поездке.

Салингена не смутили ни гибель Винтерконинга, ни торговые привилегии, дарованные англичанам самим Иваном Грозным. Энергичный купец, быстро овладевший обиходной русской речью, отправился зимою в длительный и опасный путь в Новгород, чтобы установить контакты с крупными российскими торговцами. На оленьих упряжках и ямских подводах Салинген добрался до конечного пункта, где «занялся торговлей жемчугом, драгоценностями и серебряными монетами, которые он имел с собою, и уговорил многих торговцев воском, льном, кожею и юфтью перевезти ему эти товары в Суму и Шую, а сам почтовым трактом вернулся в Колу забрать оставленные материи, перец, оловянные изделия и отвезти их в свою очередь новгородским купцам, что и было сделано».

Совершив удачный торговый оборот, Салинген отделился от Антверпенской компании и стал вести дело самостоятельно...Салинген свидетельствует: Как только туда (на Мурман) стали прибывать наши корабли, в 1566 и 1567 годах, там появилось с товарами много народу из Холмогор, Каргополя и Шуи. Крупным торговым партнером голландцев являлся Печенгский монастырь». (И.Ф. Ушаков).

Попытаемся проанализировать приведенную выше цитату. До приезда Салингена все попытки голландцев завязать торговые отношения с русскими купцами Карельского Поморья и Заволочья почему-то кончаются неприятностями. С приездом же Салингена все проблемы сами собой исчезают. Быть может не только энергия предприимчивого купца и его поразительная способность к изучению языков (Невероятная! Приехав весной, за три летних месяца он овладевает «обиходной русской речью»!) сыграла здесь роль? Может быть в Трифонов Печенгском монастыре, его «крупном торговом партнере», где строителем как раз в это время был Феодорит, нашелся хороший переводчик, способный легко общаться с ним на каком-нибудь европейском языке? Может, этот переводчик еще и неплохо знал географию и экономику края и имел давние связи в Суме и Шуе? Не здесь ли кроется секрет успехов Салингена?

Курбский указывает, что он был свидетелем двух поездок Феодорита: «два крата ездяши при мне от Вологды до Холмогор, реками плавающе, а от Холмогор Двиною рекою великою до моря, а морем до Печенги, яже нарицается Мурманская земля, где живет Лопский народ; там же и Кола, река великая в море впадает, на устье ее монастырь создан от него».

Салинген «в 1566 и в 1567 годах изъездил всю страну, осенью и весной на лодках, зимой же на санях (запряженных) в Лапландии оленями, а в Корелии и в России лошадьми...» - так он пишет сам». (Е.Ф. Разин «Кандалакша. Азбука истории. Наша память»).

«Когда Симон ван Салинген совершал первую поездку из Сумы с Корельской стороны в лодке вдоль берега и кругом Лапландии, он во всех гаванях измерил глубины, поставил вехи, определил расстояние мест по их широте и долготе и определил высоты полюса, он измерял глубины гаваней и определял течения до Онеги и следуя вдоль Сумы, Шуи, Кеми, Керети, Ковды, Порьи-Губы, Умбы, Кашкаранцев, Варзуги, Лесного или Крестового острова, Терского Носа, трех Островов, Орлова Носа, Святого Носа, Иванова мыса, Нокуева, Семи островов и проч. До Кильдина и оттуда до Мальмуса и проч.» (Е.Ф.Разин «Кандалакша. Азбука истории»). Цели этих замеров, как и дальнейшая судьба Симона ван Салингена - материал для отдельного исследования, но по всей вероятности задачи его миссии на Севере России во многом напоминали задачи миссии Феодорита в Константинополе, но сейчас просто хочется обратить внимание на маршрут и скорость передвижения. Салинген проходит по тем местам, где проповедовал и крестил лопарей Феодорит. Передвигался он очень неспешно. Была возможность со многими встречаться, беседовать. Что он и делал.

В записях Симона ван Салингена есть сведения о его встречах с Трифоном Печенгским и Феодоритом. Феодорита он называет «русским философом». Чтобы сделать такое заключение, надо очень продолжительное время беседовать с человеком на весьма отвлеченные от обыденной жизни темы и очень хорошо понимать его. А.М. Филиппов, первый публикатор свидетельства голландца об этой встрече, перевел его написание имени этого «русского философа» как «Федор Циденов». Сегодня многие исследователи отдают предпочтение прочтению как «Феодор Жиденов» (в оригинале: Feodor Zidenowa), делая на этом основании вывод о национальной принадлежности и происхождении Феодорита. Но в свете известных биографических фактов Феодорита мы видим, что причисляя его к «философам» современники одновременно причисляли к «лукаво мудрствующим» белозерским старцам. Еще жива была память о громких Соборных судах на еретиков жидовствующих и всех вероотступников часто называли «жидовствующими». Феодорита, как проходившего по Соборному суду, вполне могли недоброжелатели за глаза называть «жидовствующим», что ни в коей мере не указывает на национальную принадлежность. Есть и еще одна версия прочтения. Известно, что Феодорит во время встречи с Салингеном был строителем Трифонова Печенгского монастыря. В то время еще широко употреблялось старославянское слово «зиждеть» вместо «строить», и соответственно «зиждетель» вместо «строитель» Таким образом, Феодорит мог так и представиться голландскому купцу: «Феодорит, зиждитель Печенгского монастыря»

Трифонов-Печенгский монастырь, переживая множество бедствий, не раз стиравшийся с лица земли, неизменно возрождался. Существует он и по сей день. Нам выпало счастье быть свидетелями очередного его возрождения.

От монастыря, основанного Феодоритом, не осталось ничего. Господь, силами природы стер даже то место на земле, где стояла монастырская Троицкая церковь. В XVIII веке, около 1750 года, мыс, на котором когда-то был монастырь, стал Монастырским островом в устье изменившей свое русло реки Колы. Остров постепенно стал сливаться с материковым берегом, где стоял Кольский острог. В настоящее время на части территории бывшего Монастырского острова расположено городское кладбище Колы.

Внимательно вглядываясь, во всяком проявлении природы можно усмотреть Промысел Божий. Но, увиденное в природном явлении будет соответствовать остроте духовного зрения наблюдателя. Духовно близорукий человек скажет, стоя на кольском кладбище: «Вот, был здесь в стародавние времена монах Феодорит, нудил лопарей в Православную веру, построил монастырь. Но это так было неугодно Богу, что изгнал Он его с этой земли и саму память о нем стер с лица ее». Но так сказать может только человек, не верящий в милосердие Господа. В явлениях природы, подвластной Господу, мы должны изначально усматривать поучение и предупреждение, а не наказание.

Не Феодорита наказует Бог, смывая саму память о нем. Деяния его были богоугодными, и потому мы о них помним и самого его чтим. Иное мы должны видеть в различии судеб этих монастырей. Господь хранит и оберегает только то, что создано трудом, потом и кровью людей, живущих на этой земле; то, что выстрадано народом. Все, привнесенное извне, легко и быстро обустроенное, обречено на гибель и забвение.

А значит, ни Москва, ни Заграница не помогут нам ни в каких начинаниях. Все, построенное с легкостью, какими-либо внешними силами, будет временным, наносным, смываемым с лица этой земли, как монастырь Феодорита. И напротив, все построенное своими силами, своим разумом и руками будет неистребимо возрождаться, как монастырь, основанный Трифоном Печенгским.


http://trifon.dobrohot.org/podvizhniki-veryi/feodorit-kolskij.html