Глава из статьи "Зал ожидания. Заметки о русском характере".
Если ехать на Кольский полуостров в октябре, когда в средней полосе России еще зеленеют деревья, из окна вагона можно наблюдать, как лиственные леса стремительно теряют свои краски, как в течение суток за окном наступает глухая осень, а за Полярным кругом и вовсе попадаешь в настоящую зиму. И только вечнозеленая брусника лаково горит на откосах, да темные ели щетинятся острыми верхушками.
Странное чувство охватывает, когда через сорок лет приезжаешь в город, где начиналась осмысленная жизнь. Сорок лет спустя асфальт в Кандалакше оказался не таким ровным, как прежде, дома не столь высокими, а памятник герою «незнаменитой» финской войны пограничнику Спекову поразил своей незначительностью. Стояла осень, лужи по ночам вымерзали, и ледок хрустел под ногами, как осколки битых электрических лампочек. Стаи безголосых собак шубой стелились по улицам, как тени, рябины, скинув листву, горели яркими гроздьями крупных плодов, а солнце окуналось в море с каждым днем все раньше и раньше.
В начале 90-х годов в Кандалакшском районе было всего три фермера. И самый известный из них - Николай Колычев. Знаменит он больше как поэт
, да и фермерством занялся, чтобы реализовать сомнительную советскую максиму: чем ближе поэт к земле - тем нужнее народу его творчество. Хотя, конечно, понимал, что хрестоматийное «землю попашет, попишет стихи» всего лишь неловкая шутка пролетарского поэта. Тем не менее, Николай с невесть откуда взявшимся протестантским упрямством, помноженным на лирическую дерзость, взял в селе Лувеньга землю в аренду и бычков на откорм. Засеял два гектара многолеткой, но кормами запастись не успел - землевладелец отдал арендованную им землю под дачи. Но Николай каким-то образом выкрутился, и начал с нуля. Завел несколько коров, начал разводить свиней… А тут новая напасть - свиньи подхватили какую-то заразу. Их пришлось забить и сжечь…
В тот осенний вечер Николай рассказывал о своем фермерстве, о том, как год назад все лето батрачил в Норвегии у тамошнего фермера. Учился у него ведению хозяйства, а заодно преподал ему несколько уроков русского способа организации рабочего дня. «Странные эти норвежцы, - рассказывал он. - В поле мы ездили на колесном тракторе, на дорогу туда-сюда час уходил. И на обед мы с ним домой ездили. Я ему и говорю: зачем трактор лишний раз гонять, горючку жечь, время терять. Возьмем с собой что-нибудь перекусить, газетку постелем и пообедаем. А он: как же так, дома жена ждет, она там старается, непорядок это. Но все-таки уговорил его однажды обед с собой взять. Жена надулась, и на следующий день мы опять на обед на тракторе поехали».
Мы разлили остатки «паленой» водки - другой здесь не водилось. Николай подписал мне свою книжку «Звонаря зрачок» и прочитал оттуда вместо тоста:
Еще стакан! За все, что я люблю!
И будем на луну глядеть, вздыхая…
Я пью не потому, что жизнь плохая,
А просто - осень. Потому и пью.
За окном гостиницы мерцал залив, отражая неведомо откуда льющийся свет. Или это зрачок небесного звонаря, не моргая, наблюдал за нами?
2011
Если ехать на Кольский полуостров в октябре, когда в средней полосе России еще зеленеют деревья, из окна вагона можно наблюдать, как лиственные леса стремительно теряют свои краски, как в течение суток за окном наступает глухая осень, а за Полярным кругом и вовсе попадаешь в настоящую зиму. И только вечнозеленая брусника лаково горит на откосах, да темные ели щетинятся острыми верхушками.
Странное чувство охватывает, когда через сорок лет приезжаешь в город, где начиналась осмысленная жизнь. Сорок лет спустя асфальт в Кандалакше оказался не таким ровным, как прежде, дома не столь высокими, а памятник герою «незнаменитой» финской войны пограничнику Спекову поразил своей незначительностью. Стояла осень, лужи по ночам вымерзали, и ледок хрустел под ногами, как осколки битых электрических лампочек. Стаи безголосых собак шубой стелились по улицам, как тени, рябины, скинув листву, горели яркими гроздьями крупных плодов, а солнце окуналось в море с каждым днем все раньше и раньше.
В начале 90-х годов в Кандалакшском районе было всего три фермера. И самый известный из них - Николай Колычев. Знаменит он больше как поэт
, да и фермерством занялся, чтобы реализовать сомнительную советскую максиму: чем ближе поэт к земле - тем нужнее народу его творчество. Хотя, конечно, понимал, что хрестоматийное «землю попашет, попишет стихи» всего лишь неловкая шутка пролетарского поэта. Тем не менее, Николай с невесть откуда взявшимся протестантским упрямством, помноженным на лирическую дерзость, взял в селе Лувеньга землю в аренду и бычков на откорм. Засеял два гектара многолеткой, но кормами запастись не успел - землевладелец отдал арендованную им землю под дачи. Но Николай каким-то образом выкрутился, и начал с нуля. Завел несколько коров, начал разводить свиней… А тут новая напасть - свиньи подхватили какую-то заразу. Их пришлось забить и сжечь…
В тот осенний вечер Николай рассказывал о своем фермерстве, о том, как год назад все лето батрачил в Норвегии у тамошнего фермера. Учился у него ведению хозяйства, а заодно преподал ему несколько уроков русского способа организации рабочего дня. «Странные эти норвежцы, - рассказывал он. - В поле мы ездили на колесном тракторе, на дорогу туда-сюда час уходил. И на обед мы с ним домой ездили. Я ему и говорю: зачем трактор лишний раз гонять, горючку жечь, время терять. Возьмем с собой что-нибудь перекусить, газетку постелем и пообедаем. А он: как же так, дома жена ждет, она там старается, непорядок это. Но все-таки уговорил его однажды обед с собой взять. Жена надулась, и на следующий день мы опять на обед на тракторе поехали».
Мы разлили остатки «паленой» водки - другой здесь не водилось. Николай подписал мне свою книжку «Звонаря зрачок» и прочитал оттуда вместо тоста:
Еще стакан! За все, что я люблю!
И будем на луну глядеть, вздыхая…
Я пью не потому, что жизнь плохая,
А просто - осень. Потому и пью.
За окном гостиницы мерцал залив, отражая неведомо откуда льющийся свет. Или это зрачок небесного звонаря, не моргая, наблюдал за нами?
2011
Комментариев нет:
Отправить комментарий