«По мере приближения к земле приходит понимание земли…» Эти слова Николая Колычева говорят об удивительной его способности придавать глубинный смысл каждой фразе. «По мере приближения к земле» – это и выражение крестьянского начала в русском человеке, и суть всей человеческой жизни:
Куда б ни шёл – ты близишься к земле,
Чтобы в конце концов землёю стать…
( с.243, «Гармония противоречий»)
Земля, земля… Крестьянская «жилка» в русских поэтах всегда была сильна даже в том случае, когда они, казалось, с трудом на земле связаны были только косвенно. Вспомним школьный курс литературы… Всем знакомо: Есенин, Рубцов, вышедшие из российской глубинки, из русской деревни, в буквальном смысле «крестьянской жилки» не имели, крестьянами в прямом значении слова не были… Не ходили за плугом, не заботились о надоях молока или приросте мяса, не думали о том, чем накормить голодную скотину… Но сколько неповторимой «крестьянской» поэзии находим мы в их стихах! А если же поэту самому пришлось изведать солёный пот крестьянской судьбы?..
Ирина Панова в предисловии к сборнику стихов Николая Колычева «И вновь свиваются снега» касается вопроса о «крестьянской странице» биографии поэта. Она пишет: « Почему Николай Колычев стал фермером? Это ведь непростой поступок. Человек ярко одарённый, интеллигентный и тонкий, живущий одной страстью – к поэзии, не мог не понимать, что он сознательно обрекает себя на одиночество, неустроенность, постоянный тяжёлый физический труд при полном отсутствии крестьянских навыков. Только ли любовь к земле и скотине, необходимость кормить семью, только ли стремление приносить пользу двигало им? В очерке «Как я был крестьянином в России и Норвегии» Колычев отвечает на этот вопрос, подчёркивая, что пришёл к мысли хозяйствовать самостоятельно «как пишущий человек, всем своим творчеством подошедший к тому пределу, за которым, как я считал, мой путь познания национального характера и постижения русской духовности лежит через самостоятельное общение с землёй и скотиной, путём ведения своего хозяйства…»
Публицистические заметки Николая Колычева «Как я был крестьянином в России и Норвегии» ( пребывание в Норвегии относится к лету- осени 1992 года) – документальные свидетельства о попытке человека «приблизиться к земле», как сам поэт определяет, это «летопись умирающих надежд на возрождение крестьянства, на развитие сельского хозяйства области и России в целом». Это страстным языком написанные заметки об угрозе крушения российского менталитета, ибо с уничтожением мира, в котором были «изба, пашня, корова, журавли в небе», разрушается, уничтожается и наш менталитет…
С грустной улыбкой замечу вначале, что, очевидно, совсем скоро появится (или уже появилось!) поколение детей, для которых и мамонт, и корова будут абсолютно одинаковыми несуществующими «животными с картинки»…Есенинский образ коровы оживает в памяти, когда читаешь колычевское стихотворение «Корова». Оживает, продолжается, углубляется…
Есенинская корова в потрясении страшного горя, «думает грустную думу о белоногом телке», которого безжалостные люди уже отняли у матери, забили, высушив шкуру на колу под осиной. И сама она готовится разделить судьбу телёнка. И стоит она в стойле, и «снится ей белая роща и травяные луга»… А колычевская корова благополучно сбежала от доярок, выбежала на травку… И вот тут-то потрясающее открытие…
Извращена не только человеческая, «крестьянская» жизнь, но вместе с тем нарушена вообще гармония всего, что окружает человека на земле. Ведь первая ассоциация, возникающая у человека при слове «корова», - это стадо на зелёной травке… А в стихотворении Колычева отрезвляющая от этой «пастушеской идиллии» строка: ведь корова «не паслась от рожденья ни разу» (!) (с. 241)
«Три задумчивых взгляда» – это две доярки и эта сбежавшая в «душистый июль» с «опостылевшей фермы» корова. Люди и животное здесь, на приволье, на зелёной лужайке, нечаянно возвращаются к первозданной гармонии человека и природы.
Крестьянская суть русской породы снова прорастает сквозь толщу наслоений цивилизации, отторгнувшей человека от земли. Сквозь «пять панельных коробок стандартного типа» грезится русская изба, с традиционными коньками на крыше, с резными ставнями на окнах… Возвращение к истокам, к «созерцанью красот нерушимых и древних» происходит в стихах Колычева так просто, буднично, без пафоса, но тем более трогательно и надёжно:
И по травам цветущим навстречу кому-то
Детство шло из далёкой российской деревни… ( с. 242)
Есенин русскую деревню славил, не будучи с крестьянским трудом связан мозолями на руках, в его стихах лёгкость и радость деревенского приволья, раздолья широких русских просторов. У Колычева, конечно, это тоже есть: простор, раздолье, «бездонный вздох распахнутых полей». Однако есть и другое: восприятие природы через «крестьянские мозоли», через труд человека, связанного с землёй.
Колычев был фермером не только в России, но и в Норвегии. Его публицистические заметки пронизаны неизбывной тревогой за судьбу русской деревни. Он мог сравнивать. Он имел право написать о деревне. Он сам сделал попытку возродить клочок родимой земли.
«Есть радости на белом свете!» - это не только восторженное восклицание лирического поэта, это ещё и надежда русского крестьянина на возможность возрождения русской деревни:
О, дайте жизни – без конца
Земле! Она на всех – едина!
Пусть песни просятся в сердца
И просится в луга скотина!
В тугую синеву реки
Вплетается зелёный ветер.
Кричит петух, мычат быки…
Есть радости на белом свете! ( с.245).
Тот, кто сам кормил и холил пресловутый статистический «крупный рогатый скот», кто «телячьи нежности» сам ощутил на своих ладонях, не может не понять истинной сути жизни:
И хочется жалеть и быть добрей
Тому, кто слышал этот плач телячий.
(«Телёнок», с. 247)
И вот же оно, такое простое и мудрое решение задачи, такое потрясающе гармоничное соотношение между цивилизацией и традициями русского крестьянства:
Мычи, телёнок! Города вдали
Скрипят вратами будущего века…
Но не любя скотины и земли,
Там полюбить не смогут Человека.
(с.248).
Колычев не объявляет город источником зла, не отрицает цивилизацию. Там, в городах, «врата будущего века», но как можно полюбить Человека без изначальной крестьянской тяги к земле? «Но хочется как-то сразу жить в городе и в селе», - писал в своё время Николай Рубцов, понимая эту нерасторжимую связь как единственно возможное условие для существования России.
Надо отметить, что самые тонкие, самые лирические, на мой взгляд, наблюдения над природой сделаны Колычевым именно тогда, когда он наблюдал эту природу с самого близкого расстояния, «глаза в глаза», сквозь призму деревенской жизни, будучи жителем села Лувеньги. Невозможно не привести стихотворение полностью:
Тёплый взгляд, лучистый, томный
По-кошачьи щурит печка.
Выйду с вёдрами из дома
По певучему крылечку.
Дым растёт из крыши старой
Белым деревом высоким.
Солнышко снежинкой алой
Мне покалывает щёки.
На заборе-частоколе
Чудо-холст, парчовый иней.
И заснеженное поле
Розовым цветёт и синим.
С куполов небес берёза
Потянула чуткий лучик,
Звонким языком мороза
Тронув колокол плакучий.
Светлым тоном, чистым ладом
Осыпают звуки душу.
Никуда спешить не надо.
Замерев, смотри и слушай.
Суета от веку лжива,
До покоя – не домчаться.
Лучше с вёдрами большими
Каждый день ходить за счастьем.
Меж сугробов по дорожке…
Там, совсем по-человечьи,
Грея берегов ладошки,
Полыньёю дышит речка. (с.253).
Однако вместе с Николаем разделить деревенский быт: воду из полыньи, прищуренную печку, которая ненасытно поглощала дрова, – должна была и его семья. Помощи от государства для становления фермерского хозяйства не было, трудности оказались непреодолимыми…
И звучат в «крестьянском цикле» Колычева другие ноты, другие мотивы, подчас очень громко, заглушая общий тон радости. Искренне, честно сформулированы мысли Колычева о русском крестьянстве в его статье «Как я был крестьянином в России и Норвегии». Горько читать эти размышления: « Весь наш фольклор, поэзия народа неразрывно связаны с крестьянским бытом, крестьянским восприятием мира. Благородная сущность крестьянского труда воспета многими поэтами и писателями, и именно эти произведения наиболее любимы народом. Гибель крестьянства – это гибель нашей духовности, нашей внутренней природы, сути нашей» … « Уничтожение крестьянства на Руси – это убийство духа русского. Можно сохранить традиции, культуру, но без крестьянства на Руси она будет мёртвой, бездуховной, как церковь без прихода»… «Удушение крестьянства - это тяжкий грех, сопоставимый лишь с самоубийством».
Грустью наполнены строчки Колычева, посвящённые фермерскому хозяйству. Их невозможно читать равнодушно, без боли в сердце. Приходит к лирическому герою, а точнее к поэту-крестьянину, понимание того, что ничего не сделать «одной-то лопатой», что умение «продавать-покупать» им никогда не будет нажито, а значит и тщетны его попытки жить трудом на родной земле:
Мне не обжить этот брошенный кров,
Не возродить чистый звон над покосами…
( с. 256, «Словно на свет прорастая из тьмы…»)
Мне вспоминаются строчки из романа Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго», где герой романа Юрий Андреевич Живаго в своих дневниковых записях пишет: «Какое счастье работать на себя и семью с зари до зари, сооружать кров, возделывать землю в заботе о пропитании, создавать свой мир, подобно Робинзону, подражая творцу в сотворении вселенной, вслед за родной матерью производя себя вновь и вновь на свет!» (Пастернак Б.Л. Доктор Живаго. Роман. – Баку, 1990, с.280).Очевидно, что счастье труда на родной земле было знакомо не только интеллигенции прошедшего века, но и интеллигенции века нынешнего. Если бы… Если бы государство поддержало эти робкие попытки интеллигенции удержаться за родную землю…
В рубрике «По мере приближения к земле…» есть пронзительное по звучанию стихотворение о безысходности жизни в той деревне, которую Человек пытается возродить. И луна там как будто становится печальным символом – символом времени отторжения человека от родной земли:
Вот и земля сединой припорошена.
Дни полусонные, ночи холодные.
Поле не убрано, травы не скошены,
Хрипнет от крика скотина голодная.
Манны небесной сентябрь мне пожаловал.
Знать, не расслышал, о чём было прошено.
Звёздами белыми в руки усталые
Сыплется с неба колючее крошево.
Плачет луна над равниною голою.
Плачет луна над оврагами впалыми.
Плачет над жизнью моей невесёлою:
Горькой бедою да радостью малою.
Плачет луна над угасшими пущами.
Плачет луна над иссякшими сёлами,
Сгубленным семенем веры в грядущее
Падает снег на холодное олово.
Мысли усталые, думы гнетущие:
Было ли молодо? Было ли зелено?
Горьким покоем вливается в душу мне
Свет, сквозь ресницы деревьев просеянный.
И с этим ощущением, что «всё поразвеяно, всё порастеряно», что в деревне «дач – намного больше, чем домов», лирический герой вслушивается в окружающую жизнь, пытаясь услышать звуки надежды и веры в грядущее:
Я замираю над бездной отчаянья,
Силясь расслышать сквозь жуть беспредельную
Песню печальную, но не прощальную,
Не погребальную, а колыбельную.
Слушаю – ухом, и сердцем, и кожею,
Слушаю близкое, слушаю дальнее…
Слышу – прощальное и безнадёжное,
Не колыбельное, а погребальное.
( «Стыло и ветрено…», с. 263).
Кажется, безнадёжнее строк и быть не может. Приговор окончательный: «Не деревня – погост»…
И всё-таки… и всё-таки! Не для красного словца, не для традиционной оптимистической бравады… Из души прорываются в конце рубрики «По мере приближения к земле…» строки Колычева с горячей надеждой на будущее возрождение России:
Уймитесь, люди! Умоляю вас
Любить друг друга и жалеть друг друга.
Спаси и сохрани себя, народ!
Держава рассыпается на части.
Но верую: Россия не умрёт!
Она сильней неправды и безвластья!
(«Как жадно осень пьёт из неба свет!», с.266)
Не указана под стихотворением точная дата его написания, хотя стихотворение «перестроечного периода», это без сомнения. Однако такие стихи остаются в литературе без привязки к определённой дате, в них как будто слышится и отзвук знаменитого рубцовского заклинания: «Россия, Русь, храни себя, храни!»
Конечно, «выхватывание» строчек из колычевских стихов отдаёт некоторой субъективностью автора заметок. Можно до бесконечности цитировать то, что ближе душе, как будто раскачиваясь на качелях, то взлетая вверх - к оптимизму, то спускаясь вниз - к пессимизму. Можно, выхватив одну строку из стихотворения, вообще даже доказать какие-то немыслимые вещи, исказить суть не только одного стихотворения, но даже всего творчества и жизни поэта. Вот потому-то завершающей точкой в обзоре крестьянского цикла» Николая Колычева пусть будет точка зрения его самого, утверждающего свою веру « в вечность русской красоты». а в чём эта красота? Нужно заглянуть в последнее стихотворение рубрики «По мере приближения к земле…». Давайте подсмотрим в окошко дома – поэт простит, он сам это окошко для нас открыл в стихотворении:
В окно заглядывает ночь,
Со звёздами снежинки спелись.
В квартире – тишь. Уснула дочь
Под этот еле слышный шелест.
Жена перед окном сидит.
Неспешно расплетает косы.
Снег за окошком шелестит
о том, чего не будет после…
(с. 274).
Родина, семья, земля – вечные человеческие ценности. Будет жива Россия!
«Крестьянский цикл» Колычева, как назвала я для себя условно стихи поэта, связанные с землёй, с трудом фермера, не исчерпываются рубрикой «По мере приближения к земле…» в книге «Гармония противоречий». Естественно, что отзвуки впечатлений «фермерского периода» жизни можно найти во многих других стихах поэта. Но концентрация «крестьянских чаяний» в указанной рубрике – самая сильная. Поэт сам сполна хлебнул «крестьянского горюшка» на родной земле, потому так больно и ранят душу колычевские строчки о полумёртвых сёлах:
Как подранки – в гремучих российских пространствах,
Вдоль торговых дорог полумёртвые сёла…
(«Завывание ветра коммерческих странствий…», с.335)
Вот она, боль поэта… Общая боль России.
Комментариев нет:
Отправить комментарий