Лукичева О. «...Из этих нитей соберется ткань, Узором истин вышьется основа...».

 Известные образы Н.В.Колычева в его ранних стихах.

Я решила построить свое выступление на сравнении нескольких стихов из юношеской поэтической тетради, подаренной мне Николаем Колычевым в начале 2000-х, и стихами зрелого мастера, опубликованными в сборниках Поэта.

Для начала давайте попытаемся определить. когда были сочинены стихи, записанные в эту тетрадку?

Мы знаем, что детские стихи Николая нещадно уничтожались, значит, эта тетрадь - не детская.

"...Не жгла бы мать моих тетрадок,
Вовек бы не писал стихи…"

Значит, эту запись нужно отнести ко времени возвращения Поэта из армии (1977).

Впервые колычевские стихи появились в кандалакшской газете в 1982 году. Выходит, стихи, вошедшие в тетрадку, были написаны в пятилетнем промежутке между этим датами.

А теперь давайте перейдем к стихам.

Метель тряхнула гривой сивою
Неистово снежинки пляшут.
Сомкнулся лёд над речкой Нивою,
В сугробах белых Кандалакша.

Бегу на улицу. И пусть
В лицо морозный ветер дует.
Замёрз, но на зиму не злюсь.
Раз люб я ей – пускай целует. (1987)

Помните это стихотворение Н.Колычева? Но это не первая и не последняя правка стихотворения. А каким был ПЕРВЫЙ вариант?

В тетради, спрятавшей под коричневым коленкором, стихи, написанные Николаем еще аккуратным юношеским почерком, и есть тот самый - первый - вариант. Вот он:

Тряхнуло небо гривой сивою
Снежинки кружат - словно пляшут.
Сомкнулся лёд над речкой Нивою,
В сугробах белых Кандалакша

В окошко, что узором вышито
Неповторимым и знакомым,
Гляжу напрасно. Не увижу я
Зимы холодной, сидя дома.

... Бегу на улицу. И пусть
В лицо морозный ветер дует.
Замёрз, но на Зиму не злюсь,
Раз люб я ей - пускай целует.

Здесь у Колычева еще снежинки кружат, СЛОВНО пляшут. Заметно, что первоначальный вариант написан значительно раньше. Еще до того, как Поэт научился очеловечивать окружающий мир, наделяя его живыми чертами, свойствами - тем, что сегодня отличает колычевскую поэзию от всякой другой.
Это позднее, во втором варианте, снежинки у Колычева будут ПЛЯСАТЬ - просто или неистово. Они оживут!
И с метелью - та же история, она тоже живая. Поэт понял, что небо тряхнуть гривой не может. У неба этой гривы нет. Неточность Николай заметил и изменил фразу, добавив ей сочности и выразительности.

Можно заметить, что это стихотворение почти полностью, с очень небольшими правками, перекочевало из юношеской тетрадки в более поздние варианты. Изменились только первые две строки: самом последнем известном варианте (2007) снежинки уже потеряли неистовство и кружение. Теперь этот образ метельных снежинок выглядит более спокойно - «снежинки за окошком пляшут».

Мы видим, что в двух последних вариантах поэт избавился от второго, пусть и живописного, четверостишия. Сам ли он его удалил в дальнейшем или кто-то из редакторов, которые часто, не особо церемонясь, переделывали в советские времена стихи молодых авторов по своему вкусу...

Мы не знаем, и уже не узнаем, видимо.

Вот еще один переход из раннего творчества в более позднее.

Раннее стихотворение «Прощай! - Я за собой захлопнул дверь...» Николай Колычев переработал основательно, оставив в стихотворении 1986 года лишь идею и некоторые образы из первоначального варианта.

А вот, что получилось в окончательном варианте:

***
Прощайте.
Я встаю, чтобы уйти.
Но в то, что ухожу – еще не верю.
Окажется сейчас – мы взаперти,
И дверь крепка, и хитрый ключ потерян.

Ну, что же Вы молчите за спиной?
Уже ль решили даровать свободу?
Качнулась дверь, заныв, как зуб больной
И пасть раскрыла пустота ухода.

Как это жутко – по ступенькам, вниз...
Зачем? Зачем... зачем... – в висках позванивает.
Прошу Вас, прошепчите мне: "Вернись",
И я услышу. И останусь с Вами.

Чем дальше – тем страшнее каждый шаг,
Квадраты желчных глаз горят под крышами.
Ну, закричите! Есть последний шанс!
Кричите, я еще смогу услышать!

Кричите же! Витрин удушлив свет,
Ночное небо давит всеми звездами.
Я Вас прошу, хотя бы слово вслед...
Ну, что же Вы... Теперь – молчите. Поздно.

О, нет! Я вовсе не хотел уйти.
Страдаю сам от гордости капризной.
Но путь - от вас - уже необратим.
Когда-нибудь я так уйду из жизни

Смотрим совпадения:

В раннем стихотворении:
Прощай! Я за собой захлопнул дверь…

В окончательном варианте:
Прощайте! Я встаю, чтобы уйти

В раннем стихотворении:
Ну что же ты, хоть крикнула бы вслед!

В окончательном варианте:
...Прошу вас, прошепчите мне вернись…
...Ну закричите, есть последний шанс!..
...Я вас прошу: хотя бы слово вслед…

Простая, может быть, бытовая ссора из раннего варианта в позднем вырастает до трагедии.

А вот настроение уходящего - и в том, и в другом варианте - меняется по ходу повествования от неприятия второй половинки до ожидания примирительного действия с ее стороны.

Казалось бы, похоже.

Но нет. В окончательном варианте поначалу прочитывается некий каприз героя («...Ну что же вы молчите за спиной...»), возможно, так решившего испытать любимую, не веря, что она решит порвать с ним

(«...Окажется сейчас – мы взаперти,
И дверь крепка, и хитрый ключ потерян...»).

В первоначальном варианте трагедии нет. Просто ссора. И ожидание примирения.
В окончательном - очень быстро, почти сразу каприз переходит в понимание того, что расставание может безвозвратно разорвать их отношения.

(«...Качнулась дверь, заныв, как зуб больной
И пасть раскрыла пустота ухода….»).

Беспокойство героя переходит в тревогу. Поэт показывает это постоянным нарастанием тревожных симптомов. Образы становятся один другого мрачнее. Герой начинает понимать, что потерю не вернуть. Усиливает трагические нотки повторение звенящего «з» («...Зачем? Зачем... зачем... – в висках позванивает...»), образ светящихся окон, как квадратов желчных глаз; образ неба, которое давит героя всеми звездами…

 И как окончательный подвод к трагедии — строки:

«...Но путь - от вас - уже необратим.
Когда-нибудь я так уйду из жизни...»

 Во многих ранних колычевских стихах еще страдает построение фраз, сочетание многих слов еще звучит коряво («...Я хо|´Дил в себя лес вобр|´Ав...», «..Задержав дух хво|´И в ноздрях»). 

Но уже тогда появляются чудесные, именно колычевские образы, передающие ощущения. Вот этот, например:

«...Я щемящую боль ручья
Ощущал на своих губах».

Этот образ, став более точным, перешел в стихотворение 1984 года «На холодную плоть камней...».:

«...Ту, щемящую боль ручья
На молочных моих зубах….»

При этом общий настрой в обоих вариантах сохранился прежним.

***
На холодную плоть камней
Листья, тихо шурша, легли...
То ли память звучит во мне,
То ли голос родной земли.

Поднимается красный свей,
Рассыпается желтый прах...
Что ты значишь в судьбе моей,
Хмурый край на семи ветрах?

Что ты  значишь в моей судьбе?
Я пытаюсь найти ответ...
Где-то там, на лесной тропе,
Пробежавшего детства след.

Пригляжусь, а по тропке той,
По заветным грибным местам
Мой отец идет – молодой,
Следом я бегу – по пятам.

Набиваю брусникой рот,
Поспеваю за ним едва...
Где отец только раз шагнет,
Там моих шагов будет – два.

И сладка мне печаль моя,
Возвратила назад судьба
Ту, щемящую боль ручья
На молочных моих зубах.

..." Что ты есть для меня. скажи?
И спросила земля тогда:
Без меня ты хотел бы жить?
И не смог я ответить: «Да».

Еще одно, давшее толчок к созданию более позднего, прекрасного стихотворения:

Мы видим знакомые слова в этих строчках:

«...Так втянули дома глубоко свои головы,
Что видны стали только квадратные плечи...»?

В чуть измененном, уточненном виде они вошли в стихотворение «Мокрый снег. Какой ненастный вечер»!.., написанное не позднее 1993 года:

Мокрый снег. Какой ненастный вечер!
Как забвенье – опустилась тьма.
Так втянули головы дома,
Что видны остались только плечи.

Ветер…
Словно вздохи по утрате.
Я к стеклу приник горячим лбом.
За окошком ведьма в желтом платье
Под фонарным мечется столбом.

Свет небес, как дуновенье, зыбок,
Захлебнулся пеной лунный круг.
Валятся снега моих ошибок
На листву невызревших заслуг.

То ли снег в окно стучится белый,
То ли пыль непройденных дорог…
Сколько в жизни я еще не сделал!
Сколько сделать я уже не смог!

В окончательном варианте поэт убрал из этих строк все лишнее (глубоко втянули головы, квадратные плечи). Образ зимних домов стал от этого только более зримым, рельефным.

Встречающиеся в ранних стихотворениях бытовые сравнения, вроде таких: «...как в запое...», «...как рубцы в сердце лечит...», (как что-то, как кто-то), в более поздних, зрелых стихах поэт старался использовать как можно реже, и только тогда, когда без этого совсем не обойтись («...свет небес, как дуновенье, зыбок...»), или заменял их другими словами («...Ветер… Словно вздохи по утрате….»)
И хотя колычевское стремление к образности проявляется уже в ранних стихах, в более поздних он поднимается до ярчайших образов:

«...Свет небес, как дуновенье, зыбок,
Захлебнулся пеной лунный круг...»

«...За окошком ведьма в желтом платье
Под фонарным мечется столбом...»

Небольшое отступление: в предисловии Ирины Пановой к сборнику «...И вновь свиваются снега» последнее из приведенных сравнений толкуется неправильно, как «фонарный столб в листопад, под которым будто мечется «ведьма в жёлтом платье».
Речь не о листопаде под фонарем, а о деревенском фонаре, качающемся от ветра, и создающем ощущение мечущейся ведьмы в желтом платье.

В стихотворении появляется очень теплый образ отца, увиденного глазами ребенка

В более позднем варианте меняется сам смысл стихотворения, и если первоначальный вариант основывается лишь на впечатлениях юношеской влюбленности, то в позднее Николай Колычев поднимается до философских обобщений, до своеобразных итогов, выводов из собственных жизненных ошибок; до понимания того, что заслуги есть определенно, но они еще «не вызрели»:

«...Валятся снега моих ошибок
На листву невызревших заслуг...»

«...Сколько в жизни я еще не сделал!
Сколько сделать я уже не смог!..»

При этом любопытно заметить, что еще в юношеской тетрадке, Колычев сам себя ругает за стремление к обобщениям. А ведь возможно, пойдя на поводу у собственной самокритики, Поэт стал бы так же знаменит, стал бы хорошим поэтом, но это был бы уже не Колычев.