четверг, 7 марта 2013 г.

Интервью Николая Колычева. Часть 3.


Начало интервью, данного поэтом блогу "Музыка души"-  здесь и здесь.


5. Когда пишете, думаете ли о тех людях, которые не пришли к вере? Думаете ли о том, что на них можно как-то повлиять своим произведением?

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся».
Честно говоря, я ни о чём не думаю, когда пишу стихи. Просто возникает острое желание словами выразить свои ощущения, чувства, переживания, отношение к какому-то событию…

Я не ставлю своей задачей поучать или направлять своих читателей. Не чувствую за собой ни морального, ни какого-то другого права. Скорее, как все люди, ищу сочувствия и сопереживания своим мыслям и ощущениям. И радуюсь, когда нахожу понимание у читателей или слушателей.

Точно так же радуется читатель, зритель, слушатель, находя в произведении, к которому обращается, содержание, близкое его мироощущениям, и оценку событий и явлений, соответствующую его собственным.

Я думаю, любое произведение искусства для народа, для нации имеет тем большее значение, чем большую часть населения оно объединяет. В этом плане бесхитростная детская песенка «Маленькой ёлочке холодно зимой» имеет гораздо большую ценность для русского народа, чем всё мною написанное, вместе взятое…
Невозможно заставить любить. Ни отдельного человека, ни (тем более!) целый народ. Механизмы выбора народом объектов для любви часто непонятны, парадоксальны, необъяснимы… Но я уверен, что они верны.

К примеру — любит народ Петра Первого. Объективно: царь-самодур, западопоклонник, притеснитель исконной веры и обычаев, кровавый тиран…
А народ любит. А раз любит — значит, прав.

Писать, чтобы куда-то направлять — дело политиков и проповедников, а я ни тем, ни другим не являюсь. Я лишь излагаю своё понимание и ощущение мира, а что из этого взять, что отбросить — разберётся читатель, то есть народ.


На юбилее журнала "Север". С Раисой Мустонен.


6. Николай, у книг есть миссия на Ваш взгляд?

Конечно.
Есть такие книги, которые влияют на людей. На их мировоззрение, формируют жизненную позицию, мобилизуют на совершение каких-то поступков. И это миссия не только книг, а искусства в целом.

Есть произведения искусства с настолько устоявшейся репутацией, что чьё-то субъективное мнение, даже очень авторитетное, уже не в состоянии изменить отношения к ним. И, наоборот, по отношению человека к этим произведениям мы судим о его внутреннем содержании.

Как мы отнесёмся к человеку, который обзовёт Венеру Милосскую и Нефертити уродинами, Джоконду — дурой с шизофренической улыбкой, органную музыку Баха — бестолковой какофонией, Пушкина и Лермонтова — зарвавшимися дуэлянтами, Есенина и Рубцова — горькими пьяницами, а любимой своей книгой объявит «Майн Кампф» Гитлера?

Как весь мир поделен на добро и зло, так и книги: одни выполняют добрую миссию, другие — злую. Важно уметь избирать себе полезные книги для чтения. Тут можно ориентироваться на общепризнанный авторитет Книги Книг — Библию. И если попалась книга, в корне противоречащая и отвергающая истины, изложенные в Библии, стоит отказаться от её прочтения, какой бы интересной она ни казалась. Хотя человеку, устойчивому к соблазнам, есть смысл прочесть и такую книгу, чтобы знать, как бороться с этим злом.

7. Вы долго вынашиваете свои стихи? Или они рождаются спонтанно?

Каждое стихотворение рождается по-своему, по-разному. По-моему, любому автору трудно описать процесс собственного творчества. У критиков это легко получается. К примеру — вышел Лермонтов (Пушкин, Есенин, Рубцов…) на скалистый горный обрыв 
(берег реки, опушку леса…) и написал…

Точно так же врач или учёный опишет, как зачинают детей. Но спросите у любого человека, как его зачали. Или как он научился видеть, ходить, говорить.
Не знаю, как у других, а у меня стихи рождаются из какого-то предощущения, внутреннего невнятного бормотания, постепенно проявляясь то одной, то другой строчкой в беспорядочной последовательности, но уже на своих местах.


Фото взято из дневника Sforza McIntosh на Лиру

Гримасы корчит синегубый лёд.
И нет дорог – повсюду бездорожье.
Расчавкался апрель – снега жуёт,
Жуёт, а проглотить никак не может.

Он бросился мне в ноги у крыльца,
Он шепелявит сбивчивую тайну,
Мусоля мысль… И мысли нет конца,
И нет конца невнятным бормотаньям.

Я знаю, так звучит стихов строка,
Пока не станет высказанным словом.
Из этих нитей соберется ткань…
Узором истин вышьется основа.

С годами всё понятнее. Увы!
Чем звук ясней – тем меньше тайны в звуке.
Цепной кобель пронзительно завыл…
От скуки? Нет, пожалуй, что о суке.

Я слушаю, боясь: а вдруг пойму
Весь мир.
И каждый в нем – хорош ли, плох ли…
Как страшно мудрым стать! Ведь ко всему,
Что слышит разум, наше сердце глохнет.

Так пусть апрель бормочет и хрипит,
Пусть поцелуйно чмокается слякоть.
И пусть собака воет на цепи,
Боясь, чтоб я не разучился плакать.
1989

Бывает, приходится дописывать пустоты осознанно — «от себя». Но это трудно даётся. Многократно переделывается. И всё равно понимаешь, что в них «что-то не так».
Поэтому важно не торопиться, дать стихотворению полежать в столе, «дорасти» самому, не погоняя его. Не показывать читателю то, что тебя самого не устраивает по каким-то причинам.

Я не люблю дискуссий на тему «Как делать стихи», поскольку сам плохо понимаю, каким образом они пишутся. И чем дольше живу и пишу, тем понимаю всё меньше.

8. Есть ли любимое стихотворение (свое)?

Самое любимое стихотворение — то, которое пишешь, или то, которое ждешь, которое будешь писать.

Без ощущения того, что впереди что-то очень важное, главное в жизни, самое лучшее стихотворение, самая прекрасная картина, самое нужное дело, подвиг — трудно жить. Само существование теряет смысл.

9. Вы учились в мореходном училище. Море оставило след в Вашей душе?

Мой дед был флотским кочегаром и мотористом, отец по образованию судомехаником. Я учился в Ленинградском арктическом училище (в Стрельне, в этих зданиях теперь резиденция Президента).

Но, по сути, меня не привлекала собственно работа судомеханика. Я мечтал о путешествиях, экзотических странах, дальних морях и диковинных их обитателях. Хотелось мир посмотреть.

Благодарен судьбе, что удалось чуть-чуть прикоснуться к Белому морю.
Когда мне было 17 лет, отец на двоих с другом купил дизелёк-маломерку. Был он у нас недолго. Мы утопили его в районе Порьей губы. Подробности описывать не буду. Мы провели на берегу почти две недели. Впечатлений — на всю жизнь. Была поздняя осень. Снег уже лежал толстым слоем, продукты кончились. Нас случайно нашли, разыскивая совсем другого пропавшего, — на «Казанке». Но это было настоящее общение с морем.
 
Позднее (в 80-е, начало 90-х), я регулярно выходил в Баренцево море, в районы промысла, по командировкам от Союза писателей, на выступления. Это — совсем другие ощущения. Во-первых, я не являлся непосредственным участником событий (для этого надо было бы устроиться на работу, хотя бы на один рейс рыбообработчиком). А что может увидеть, тем более понять экскурсант?

И ощущения на большом судне совсем иные. Море отдалено от тебя могучими переборками. Ты смотришь на него с высоты палубы. Конечно, это ощущение обманчиво, тонут и большие суда, но это так. В моторной лодке море ближе, мощнее, грознее, живее…


На Белом море

Мне повезло пожить в Лувеньге, пообщаться с пожилыми поморками, которые во время войны могли «втихаря на колхозной доре (большая морская лодка с двигателем на корме. О.Л.) сбегать на Грумант(!) (Грумант – старинное название Шпицбергена. О.Л.), наловить палтусов на всю деревню». Посчастливилось несколько раз попасть с ними на рыбалку, погрести на вёслах, ночевать на коргах (корга – морская отмель, обнажающаяся при отливе. О.Л.).




Абсолютно по-другому воспринимается наш край, если посмотреть на землю с моря («в берег превращается земля, если посмотреть на землю с моря»). Очень жаль, что сегодня дети лишены такого общения с морем. Раньше лодок на заливе было гораздо больше. Деревянных, дюралевых, резиновых, вёсельных и моторных. Сейчас — единицы. Видимо — накладно. Бензин дорогой. Да и оформить документы на лодку и на право управления не так просто.

Наше детство (в Кандалакше) было связано с заливом, с Белым морем. Для большинства моих кандалакшских ровесников воспоминания детства неразрывно связаны с лесозаводом, с банами. Банами называются плоты, связанные между собой, которые образуют замкнутое пространство, где находятся сплавляемые брёвна. На территории залива, примыкающей к лесозаводу, они образовывали своеобразные «загоны» для лесосплава, откуда брёвна по транспортёрам уже и поступали непосредственно на распиловку.
Вот на этих банах мы и росли, там собирались, рыбачили с них, даже «на спор» бегали по крутящимся брёвнам от банов — до банов.



Вообще, в Белое море надо вглядываться. Вода прозрачнейшая. Если с лодки вглядываться вглубь, виден интереснейший подводный мир: морские звёзды, какие-то маленькие осьминожки, медузы, даже каких-то тритончиков однажды видел…

А город — вот он, рядом. Под дымным серым облаком от алюминиевого завода.
Мы говорим о сохранении культуры. Но каждой земле присуща своя культура.
В средней полосе частью культуры, несомненно, является культура земледелия, у саамов — это культура оленеводства. Коренная русская (как и карельская) поморская культура Кольского севера неразрывно связана с морем, маломерным судоходством, ловлей рыбы сетями.

Очень хочется, чтобы жители побережий Белого моря традиционно ощущали себя поморами. Я не знаю, что для этого надо делать. Но делать что-то надо.

                                                         
                                                                Продолжение 

1 комментарий:

  1. Ирина Серебрякова.8 марта 2013 г. в 07:17

    Я дочь моряка, всю жизнь отдавшего морю, наверное, поэтому мне интересен, понятен и мил рассказ автора о любви к морю. Спасибо.
    С уважением к Автору и его творчеству. Ирина Серебрякова.

    ОтветитьУдалить