С Борисом Степановичем Романовым (первый председатель мурманского отделения Союза писателей СССР) я познакомился в середине 80-х годов, когда делал свои первые робкие и не всегда удачные шаги, вступая на путь литературной работы. И, естественно, как множество других начинающих, особо пристального внимания ответственного секретаря Мурманской писательской организации не удостаивался.
Помещение СП в то время располагалось на ул. Софьи Перовской в двухкомнатной квартире. Одна из комнат – кабинет ответственного секретаря, другая — БПХЛ (бюро пропаганды художественной литературы), а на кухне — литфонд и бухгалтерия. Ввиду такой тесноты литобъединение (начинающие писатели) собирались в Центральной областной научной библиотеке, и без нужды в «присутствие» (так называли все писатели свою контору) не заявлялись.
Говорят, что свита играет короля. Романова «играло» всё окружение. Надо сказать, что все мурманские писатели так или иначе соприкасались с морем, имели понятие о морской дисциплине и субординации. Поэтому авторитет Б.С.Романова был авторитетом капитанским — безусловным и непререкаемым.
Не знаю, как другие, но я поначалу с невольным трепетом заходил в «присутствие».В 1985 году у меня появилось несколько публикаций неплохих стихотворений. Я вошёл в литактив, членов которого иногда, как настоящих писателей, посылали на выступления в учебные заведения, общежития, трудовые коллективы. организацией выступлений занималось БПХЛ, которое работало самостоятельно, но находилось под контролем писательской организации.
Дверь в бюро пропаганды обычно открыта настежь, а противоположная, через коридор, — входная дверь в кабинет Романова. Бывая в Мурманске, я нередко выступал и, получая путевки или отчитываясь о выступлениях в БПХЛ, всегда косил взглядом на «романовскую» дверь, изучая и оценивая людей, приходящих к ответственному секретарю.
Одни заходили потихоньку, как бы крадучись, заглядывали в бюро пропаганды И, указывая пальцем на дверь в его кабинет, вопросительно вскидывали брови и
подбородок. Получив — шёпотом — ответ, либо по-мышиному скреблись, прежде чем войти, либо — на цыпочках — пробирались в бухгалтерию.
Были и другие, которые хлопали дверями, шумно здоровались со всеми и смело, без стука, вламывались к Романову. Таких я старался запоминать. «Большие люди».
Надо сказать, что в те времена Романов, кроме секретарства в СП, был ещё и народным депутатом, и членом различных комиссий, и проч. и проч.
Случалось, краем уха я слышал, как он сетовал на то, что ему надоело заниматься общественной работой, надоело быть свадебным генералом в президиумах различных собраний и заседаний, но думаю, что здесь была некоторая поза.
Чувствовалось, что ему нравилось быть нужным многим людям. Он был капитаном. А что за капитан, у которого 5-10 матросов? Капитан буксира? Так… капитанишко! Не тот масштаб!
К весне 1985 года у меня появилось уже несколько вполне самостоятельных значительных стихотворений. При встречах на различных мероприятиях, после того как Виктор Леонтьевич Тимофеев, который в то время руководил литобъединением, неоднократно представил меня ему, Романов даже начал меня узнавать, здороваться.
Нередко, бывая в БПХЛ, я приносил с собой свеженаписанные стихи, порой отпечатанные, а иной раз и в рукописном варианте, в надежде показать кому-нибудь, пристроить для публикации в газете. Чаще всего эти листки, испещрённые заметками различных критиков, так и оставались — то на столе, то на стуле, то на подоконнике.
Как попали несколько моих стихов к Романову — до сих пор не знаю. Но однажды, едва войдя в БПХЛ, я был огорошен. «Тебя хотел видеть Романов».
Я быстренько причесался, одёрнул всё, что можно было одёрнуть на себе, приосанился, постучался…
— Да.
Судорожно перебирая в голове возможные причины вызова, я вошёл.Он указал на знаменитый старинный потёртый диван натуральной грубой кожи. Этот диван сейчас переехал вместе с писательской организацией в новое помещение и
называется «романовским». Правда, его обшили дерматином, и от этого он несколько потерял свой шарм. Но что ни делается — всё к лучшему. Глядишь, дольше сохранится.
Диван подо мною скрипнул, как мне показалось, недовольно и вопросительно. а ты, мол, кто такой?
На столе перед Романовым лежали мои творения на разномастных потрёпанных листочках.
— Твои?
Я протянул руку, глянул, ещё слегка сомневаясь, — моё ли это?
— Мои.
Я думал, он сейчас начнёт говорить что-нибудь по поводу стихов — хвалить ли, ругать ли… Но он меня огорошил:
- Так, пока я здесь (он собирался уезжать в Новгород), неси-ка мне вот таких, — он постучал указательным пальцем сквозь мои листки по столу, — вот таких стихов штук сто, а лучше — двести. Издадим книжку. Что скажешь?
Я не знал, что ответить. Сначала одурел от счастья. Значит, мои стихи настоящие, значит — я настоящий поэт! Меня хотят печатать!.. Но тут же расстроился, понимая, что такого количества хороших стихов у меня нет. «Пока нет…» — подумал я .
— Ну, чего молчишь?
— Нет у меня столько стихов.
— А сколько?
Я пожал плечами, прикидывая: «А действительно, сколько?» Начал вспоминать, шевеля губами, загибая пальцы. Разволновался, запутался…
— Не знаю... Мало…
Романов улыбнулся.
— Ну, ладно. Молодец! Иди, пиши. Пиши больше.
Мы попрощались, и я вышел.
Николай Колычев - второй слева. Борис Романов - четвертый слева. |
Комментариев нет:
Отправить комментарий